1.2. Отрезанный ломоть
А рядом с нами жила «злыдня», а так бабуля бабулей, но никто не заходил к ней из-за овчарки, только моя незабвенная мама. Через нее она меняла вязаные варежки и носки на яйца и продукты. Оказывается, колхозники не знали варежек.
Мама возила с собой прялку, под монотонное жужжание веретена мы засыпали. В четыре утра задрожала земля, люди в испуге попрятались по тынам, а мои смотрели, как через село идут танки на учения. Обилие разнокалиберной техники отпечаталось в памяти так, что определило военно-техническую карьеру брата. А я проспала, я этого не помню, чем вызываю у него досаду.
Буднично подъехал грузовик, покидали узлы, чемоданы в кузов, мы с мамой ехали в кабине. За машиной бежала детвора, крича вслед, навстречу гремели пустые телеги, лошадей нахлестывали мужики, стоя во весь рост и посвистывая. Тетки скидывали рядно (домотканое покрывало) со спины, туго набитое свекольной ботвой, придерживали корову, долго стояли в клубах пыли. Никто не говорил, что здесь мы чужие, и все вокруг для нас тоже чужое.
- Я не хотела для вас такой жизни, - вспоминала мамуля сквозь годы.
- Забитый народ. В одну руку сетку, в другую Светку, впереди план, сзади пьяный Иван, - констатировал папа.
Думаю, никто не хотел тяжкого труда за крестики-нолики в засаленном журнале председателя. Но не у всех был выбор по рублю за ведро с черешни, которая росла на межах и по обочинам дорог. Странно оказаться изгоями в родном селе отца, где почти все носили одну фамилию с нами. Девяностолетняя бабуля, старшие сестры и контуженый брат жили в соседних селах своими семьями. Она сидела на завалинке, опираясь на посох, равнодушно глядя на нас. Родня не одобрила выбор папы с первого взгляда на хрупкую бледную маму. Папа навещал их один, приносил гостинцы. «Отрезанный ломоть» из уст ближних уже не будет прежним Панаской, самым младшим из двенадцати детей. Хрущевская оттепель не растопила сердец, страх был сильнее указов.
Как долго мы добирались до родины мамули на границе Татарии и Чувашии в русскую, то есть, православную деревню я вспомнить не могу. Несомненно, мы отстояли очередь в мавзолей, но это ничуть меня не впечатлило, просто я ничего не успела рассмотреть. Но родители считали, что дети должны увидеть. Зачем? Внимание на этом не заостряли. Показали и забыли. Ожидание пересадки: я засыпаю под вокзальный гул в пушистой желтой шапочке с ленточками и в новых ботиночках, купленных в ГУМе. Мамуля смеется, что я полдома проела на мороженое. Что ж, вероятно, это правда. Страсть к мороженому не прошла.