16 глава. 1945 год
Сытый голодного не разумеет, а голодный голодного загрызет. Примерно так называл дед Орехта времена голодомора в наших краях. Нечто жуткое назревало и здесь. Наступила зима без трескучих морозов, но декабрь был снежным с заносами на путях. А сейчас налетит снег и растает, что следов наших не останется и заметать не надо.
Мы вернулись в барак на последнем издыхании, разгрузились, а бош послал нас в закуток стариков.
Нам ли спорить с капо?
Угрюмо и не глядя по сторонам, мы прошли в торец барака. Контингент обновился на треть, в основном провинившимися, отправленными на перевоспитание трудом. Немцы, очутившись в нашей шкуре, лупали глазами на постояльцев, жаждали выговориться от отчаяния и возмущения на несправедливость. Кому? Нам?!
А оно нам надо?
Что надо, нам старики говорили. Они же анализировали всякую информацию, распоряжались и, наверно, что-то планировали. А справедливость – это утопия, слишком разные пожелания пытается впихнуть человек в это странное слово. Может быть, острое желание справедливости у новичков – это попытка понять происходящее. Только вот понять, ни тем более принять неисчислимые жертвы было невозможно, да и задумываться опасно – наклонная прямая в безумие.
Мы плелись, как зашоренные лошади, между нар, не позволяя ухватить себя за плечо, никак не реагируя на оклики. Проявлять себя смертельно опасно в любой мелочи, поэтому нас уже не тяготило поведение покорной рабочей скотины. Ведь ощущать себя рабом – помнить, что ты человек, избитый покорённый. А скотина что, просто делает свою работу. Это роскошь показывать свой осмысленный взгляд, свои чувства. Если узник таращит на тебя глаза, считай, конец ему скоро настанет.
Бельгиец придирчиво оглядел нас, показал фокус, а у нас на языке оказалось по кусочку шоколада. Мы в недоумении открыли глаза. Гишен изобразил нечто вроде сочувствующей улыбки и пояснил, что Рождество, мол, радоваться же надо. Мы и радуемся, что еще живы. Разве не видно по добыче? И они тут нюх не потеряли, значит, сорганизовались с Красным Крестом, знать, военнопленных Смитов навещали.
Радость мы понимали как действие, чем полезней, тем приятней. От липкой сладости во рту не осталось и следа, когда у меня заныли и начали стрелять болью обломки зубов, хоть на стену лезь. Упрёки, что надо зубы чистить, звучали издёвкой. Но тут бельгиец пообещал еще фокус, я вновь закрыл глаза, сглатывая обильную слюну, на больной щеке и скуле ощутил тепло, что разливалось мелким подергиванием мышц. Меня перестало трясти, циркач колдовал руками, не касаясь лица, короткого бобрика. Мы все любили эту стрижку, седина была меньше заметна, тем более волос у меня был чернявый. Гишен с паузами переводил слова бельгийца, что, мол, человек может и должен управлять своим телом, что болячкам не надо давать воли. Он много чего бубнил, и я ему верил, особенно тому, что жить я буду долго. И впрямь зубная боль отпустила, я осторожно отпил остывшего кипятка и внимательно слушал лекцию в состоянии легкой полудремы.
Вот это да, умели они зубы заговаривать, позавидуешь.
Я не сказал бы, что к нам было особое отношение, одинаково дружелюбно гудел голос Гишена и с другими бригадами, обычно под такое бормотание на разных языках мы и засыпали. Просто мы были молодыми, набирались у них ума и сил, мы же всё еще росли. Особое внимание доставалось нашим подручным венгерятам, таких ожесточенных засранцев среди узников больше не было. Самый высокий и задиристый был бароном, чем и кичился, пытаясь давить на соплеменников. А два других из семей непримиримых коммунистов и монархистов, проклинающих друг друга до седьмого колена за убеждения родителей. Главное – все они были против Гитлера, но это их не объединило, они так и продолжали закладывать друг друга, кто где и что сказал. С этими придурками работать можно было только на пинках. Недосуг лаяться и плеваться, когда на тебя катит вагон… Но вот старики парижане занимались и с ними, помогали всем, насколько бескорыстно неизвестно. Вероятно, шел интенсивный обмен между бараками. Кто чем мог, тем и обменивался.
Немецкие ракеты «Фау-2», названные оружием возмездия, вновь бомбили Лондон с июля по март… Новыми ударами стратеги хотели отвлечь англичан на защиту своего дома, чтобы сорвать высадку во Франции, мол, одни американцы воевать в Европе не станут. Фанатичное упование нацистов на чудо-оружие вызывало у нас внутреннюю дрожь, а вдруг это не сказки, и война никогда не кончится. Расползались слухи, что уже созданы еще более мощные ракеты, способные нанести удар по Нью-Йорку. Что ни говори, а сила пропаганды действовала и на нас, нагнетая жуть и безысходность. Да и кто мог в пекле войны дать реальную оценку происходящему, явно не мы.
На Западном фронте в Арденнских лесах американцев застали врасплох, расстреляв из танков, боеприпасы кончились. Между смертью от голода и холода они выбрали плен, лагеря пополнились военнопленными в спутниках Бухенвальда. Везли их, как и всех, в телячьих вагонах под бомбежками своих же. Напрасно немцы надеялись, разгромив англо-американские войска в Бельгии и Нидерландах, склонить США и Англию к сепаратным переговорам о мире и прекращении боевых действий, чтобы высвободить силы для Восточного фронта.
В августе 1944 года Гишена удивляло, почему Томми-Смиты медлили с наступлением на восток через реку Мозель и не пытались отрезать фрицев при отступлении на север. Теперь стало ясно, что целью был Берлин. Ахен и Рур находились по карте на прямой линии от Нормандии к Берлину. Весь октябрь сорок четвертого года бились за Ахен, стоявший на главной оборонительной линии Зигфрида, это был первый город, освобожденный союзниками. Далее они двинулись в промышленную Рурскую область, дабы перекрыть снабжение немецким войскам.
И покатилось!
Взятие крупных городов Бельгии будоражило стариков предчувствиями о скором завершении войны. Но войскам требовалась передышка, они слишком оторвались от снабжения из освобожденной Франции. Это, разумеется, помогло немецкой армии восстановить боеспособность, пополнив танки, усилив мощь артиллерией.
Несмотря на крупное поражение под Ахеном, немцы заняли оборону у швейцарской границы, создав устойчивый Западный фронт обороны. Военные сводки доходили до населения рейха после обработки службой Геббельса, немцам хотелось верить в чудо, и они верили безоговорочно, жадно глотая новости. Но возвращались раненые и беженцы, слухи, несмотря на доносы, всё равно расползались, лагеря пополнялись очевидцами событий, что не сумели промолчать. В итоге союзникам к Берлину быстро прорваться не удалось, угроза затяжных боев пугала всех. Но так и случилось, что то тут, то там оставались в тылу союзников разрозненные части вермахта и СС, которые от Красной армии прорывались на запад, лишь бы не к большевикам попасть в плен.
Кажется, запас терпения и прочности вот-вот кончится катастрофой – вспышкой безумия каждого из нас… Если бы не внушения благодушного Гишена, упражнения циркача-бельгийца, требования боша добыть и хладнокровие нашего мастера, мы бы сорвались. В общем, прочувствовали, как люди бросаются на проволоку с электрическим током, мы же всегда могли попасть под поезд.
«А вот уж хер!» – в один серый ветреный день вспыхнуло в мозгу. Хотелось орать, грозить небу, богу, летящим коробочкой «крепостям»… Может быть, я и орал, пока меня не сдернул в канаву Михась.
– Мы будем жить, хотя бы назло им, – рявкнул Грицко. – Хер им всем, я еще девку не щупал, – вопил он и тряс меня за грудки…
Американцы летели на Гамбург, на Берлин, Дрезден, Вюрцбург, Байройт, Зоэст, Ульм и Ротенбург. Уничтожение городов в феврале-марте 1945 года было сокрушительным и непонятно жестоким, ведь люди сгорали живьем без разбору, везде работали военнопленные, угнанные, беженцы. Почему-то долбили именно по старинным центрам городов, когда военные объекты и железнодорожные пути везде находились в стороне. Далее бомбили Бремен и Ганновер, Нюрнберг и Эссен, Дармштадт и Мюнстер…
– А ведь в Германии сороковых годов насчитывалось всего около семидесяти городов, – сокрушался наш мастер. – Одни руины, бессмысленные жертвы и крысы. Бедный народ платит за зверства армии. Причём всегда и везде.
Для человека естественно сочувствовать, ведь у старика и у фрау родня по всей Германии, может быть, и дети, и внуки, мы-то не уточняли, кого они еще потеряли. Семьи-то традиционно были большими. А бывают ли жертвы со смыслом? Или я очень буквально воспринял слова мастера.
Еще с самолетов разбрасывались листовки, в которых командующий бомбардировочной авиацией Харрис прямо заявлял: «Мы выбомбим Германию – один город за другим. Мы будем бомбить вас всё сильнее и сильнее, пока вы не перестанете вести войну. Это наша цель. Город за городом: Любек, Росток, Кельн, Эмден, Бремен, Вильгельмсхафен, Дуйсбург, Гамбург – и этот список будет только пополняться».
Методичная безжалостность наводила ужас не только на немцев. «Самое страшное – сгореть живьём», – это предупреждение у печей Освенцима от сумасшедшего узника стучало в мозгах, и волосы вставали дыбом. Наверно, в такие вот моменты безотчетного страха волосы и седеют вмиг. Близость нашей сортировочной станции к Бремену и Гамбургу вызывало панические реакции, хотелось бежать незнамо куда.
Я дернулся и вдруг замер на месте. Мастер стоял на крыльце конторы, глядя на четкое построение авиаэскадры в небе, похоже, он пытался сосчитать, не собираясь прятаться. Настоящий ариец, высокий, поджарый, с военной выправкой, несмотря на годы, взгляд холодный и осмысленный.
Я попытался представить его в роли бюргера с охотничьим ружьем… Такие вот выходили на охоту на разбегавшихся от авиабомб узников, идущих, как потом назовут, маршем смерти. Началось это с января сорок пятого, видно, рассчитывали, что они еще могут пригодиться, гнали их с территории Польши, Прибалтики на запад по мере наступления Красной армии. Шли они голыми-босыми по зиме вместе с отступающими частями вермахта и беженцами. Страх и озлобление разъяренных местных жителей выливались в немыслимые расправы. Слепую ненависть к несчастным невозможно объяснить. По дорогам и деревням оставались тысячи трупов растерзанных. В западной Германии ожидалось пополнение в основных лагерях, к нам доходяги не дошли, конечно, но слухом земля полнится. Государственная машина немецкого порядка рассыпалась, власть перешла на низший уровень исполнителей, где каждый показал, на что способен… Местные бургомистры городов и деревень решали по-своему проблему появления узников на их территории. Понять эту жестокость невозможно, ведь равно сыпались на головы авиабомбы союзников…
Мы знали всяких немцев, сентиментально восхищающихся чириканьем птички и не замечающих жестокость рядом с ними. Насколько же разными бывают люди одной нации, сколько разногласий и противоречий кроется даже в одном селении… Ведь работа гестапо была построена на доносительстве своих же соседей, и делали это с превеликим удовольствием обычные люди…
Мастер махнул рукой вслед, словно отгонял небесную кару, летевшую на родные города.
– Думаете, они вашим хотят помочь? Вряд ли, союзники оставят большевикам только выжженную землю… Война еще не кончилась, а нас уже делят, кому что достанется, – меланхолично заметил он. – Люди разве хотели войны? Все хотели просто жить… Очухаться от Первой мировой… Законопослушная покорность судьбе… Панический страх Европы перед мировым коммунизмом. Графы и бароны нацистской верхушки грызлись между собой, казалось, весь мир сошел с ума от крови, голода. Эйфория безнаказанности обернулась трагедией для всего мира… А короли и лорды смотрят, кто верх возьмет, того и давить будут. Хотя у них тоже своя грызня идет между англичанами, британцами, шотландцами, кто их разберет, чем они различаются для нас: австрийцев, саксонцев, баварцев, прусаков… Лучше бы американцы к нам раньше добрались, для них мы все немцы, – вздохнул он сокрушенно.
– Они – не наши, – подал голос Михась, тоже отслеживая направление в небе.
– Да, конечно-конечно, вы же поляки. На том свете нет наций, все там будем. Ладно, дети, работа у нас не кончается.
Мимо неторопливо пробегала крыса, Грицок точно махнул железным прутом навроде кочерги, такими мы притормаживали вагоны, подсовывая под колёса. Крыса с размозженной башкой отлетела метров на пятнадцать к забору, со всех щелей повыскочили еще штук пять, набросились на свежую кровь. Омерзительное зрелище.
Мастер как ни в чём не бывало отправил нас обойти пути, хотя взрывов не было, пока ни одной бомбы не потеряли американцы. Как ему давалось такое невозмутимое спокойствие, мы понять не могли, но его настрой подействовал на нас. И чем интенсивнее становились налеты, тем больше мы учились безразличию. Люфтваффе отбивались от Красной армии, весной население озлобилось и перестало ждать спасения, мечтая лишь о том, чтобы уж поскорее всё это закончилось. Ведь для бомбежек не выбирали защищенные ПВО объекты, зачем напрягаться, союзники берегли технику и летчиков.
По всем прикидкам, на Севере к нам рвались британцы, поскольку в Бремене подлодки, уничтожить базу имело смысл. Но не всё так легко и просто, как всем хотелось.
Еще в феврале 1945 года Гитлер отдал приказ, по которому ни один человек, находившийся в концентрационных лагерях, не должен был попасть в руки союзников. В связи с этим мастер настаивал, чтобы мы не ночевали в лагере, постоянно ставя нас в ночные смены, хотя и днем мы не оставались без заданий. Были нарыты бункеры в окрестных лесах, эсэс устраивали засады на дорогах, показательно вешали на деревьях врагов рейха, дезертиров и паникёров. Даже в пролеске между железной дорогой и проселочной мы находили брошенное оружие и следы поползновений на станцию.
Да уж, самый страшный зверь в лесу – это человек.
А в конце марта новый приказ предписывал уничтожить «все, находящиеся на территории Германии пути сообщения, средства связи, промышленные предприятия и предприятия коммунального хозяйства, а также материальные запасы, которыми противник может в какой-то мере воспользоваться». Но эти приказы никто не спешил исполнять. Ну-ну, чтобы бюргер сам уничтожил припасы, как же, проще удавиться. И каждый думал о спасении своей шкуры.
Сортировочная станция, всегда исходившая из четкого расписания и графиков движения, от хаотичных распоряжений разных служб иногда приходила в ступор. Состав начинали формировать, бросали. Вновь растаскивали по запасным путям, затем переформировывали, не зная, пойдет ли он на Восточный фронт или на Западный. Мастер только успевал принимать распоряжения, уже не торопясь передавать их на исполнение. Лучше придержать в отстойниках ценные грузы, чем их разобьют по дорогам. Вагоны возвращались в депо, изрешеченные пулеметными очередями. На проверку цистерн нас мастер уже не отправлял с марта месяца, да и проблемы с горючим возникли нешуточные. А то, что набиралось в состав, американцы разбивали за милую душу. Если машинист спасался, то возвращался с обратным транспортом в депо седее прежнего, проклиная весь свет. Каждый рейс для них был смертельным.
12 апреля 1945 года американские радиостанции передали, что президент США Франклин Рузвельт скончался, заговорщики в нацисткой верхушке понадеялись прекратить войну, хотели договориться с англо-американским командованием о сепаратном мире. Ясно же, что войну на два фронта не выиграть, хотели вынудить большевиков остановиться на своей границе, не сомневаясь, что антигитлеровская коалиция тоже в этом заинтересована. Все силы, резервы Германии весной были брошены на Берлинское направление, на Восточный фронт. Американцы напирали в центре, а британцы, форсировав Рейн, держали путь на Берлин через Северную Германию. Красная армия вышла к границам Австрии и тоже рвалась к Берлину. А мы гадали, кто первым окажется.
В апреле сорок пятого каждый час напряженного ожидания новостей грезил нетерпеливой надеждой, что вот-вот и конец войне, конец мучениям. Каждый день был неимоверно насыщенным тревогами и решающими событиями. Еще важные вехи из сводок информбюро: 13 апреля Красная армия взяла город-крепость Кёнигсберг.
Восстание в концлагере Бухенвальд 11 апреля 1945 года незамедлительно коснулось и нас. Ведь наш трудовой лагерь-спутник формально подчинялся ему, что означало, что распоряжений местная администрация не получит, что с нами-то делать: расстреливать или что. Гнать-то дальше было некуда.
13 апреля американцы освободили Бухенвальд, и тут началось. Лагерное начальство, повара и кто похитрее разбежались не пустыми, прихватив кто сколько мог упереть. Охрана из очкариков и стариков, переодевшись в гражданское, чисто символически по привычке несли службу в полной растерянности, казалось, по инерции всё катилось своим чередом. А никаких подвозов от администрации не было, запасы на складе мгновенно иссякли. Наш капо Писарь предусмотрительно сделал вылазки на продсклад, натаскали сколько могли в первую же ночь безвластия в его каморку, но это мало для всего барака. Как только узнали поутру, что охрана сбежала, в первый же день продсклады грабили другие бараки, только брать-то там было нечего.
Сбежать не составляло труда, только куда бежать-то... Народ шатался между бараков, кучковался, препирался, слабые сидели вдоль стен, вытянув ноги и руки, вперив взгляд в потустороннее пространство, никак не реагируя на пролетающие самолеты. Доносилась далекая канонада, одиночные выстрелы в ближайшем к лагерю лесу. Замаячившая впереди реальная свобода начиналась не с радости, как нам думалось, а с ужасающего голода. В кухонном блоке был только кипяток. Парижане организовали голодный комитет вкупе с подпольными лидерами других бараков и как-то ухитрялись решать вопросы распределения питания. Бош отправлял на работы в город бригады, они, как и мы, уходили в надежде по пути что-нибудь раздобыть по карточкам. Все ждали появления Красного Креста и еды.
«Би-би-си» передавали, что немцы пытались сопротивляться у Бремена, с 20 апреля напирали в пригороде, а сам город непрерывно бомбили и обстреливали тяжелой артиллерией. Штурмовые группы британцев только 26 апреля добились капитуляции. Часть гарнизона отступила на Ютландский полуостров, подлодки ушли в море, другие стремились закрепиться в пригороде Гамбурга, опираясь на части СС, вермахта, моряков, полицейских, пожарных, фольксштурм и гитлерюгендов, укрепили оборону, не собираясь сдаваться, развернули орудия ПВО для защиты.
С 20 апреля и у нас была слышна канонада артиллерийского обстрела пригородов Гамбурга. Британцы так спешили захватить город, что миновали леса к югу от Гамбурга, а в этих лесочках кого только не было, не только дезертиры, но и немецкие и венгерское подразделения СС и множество других войск, вооруженных панцерфаустами (гранатометами). Может быть, еще и поэтому никто не стремился убежать из лагеря. А ведь, кроме работяг, были совсем неблагополучные бараки списанных рабочих, тифозных, которых не успели увезти в Бухенвальд, рядом женский лагерь, везде творились страшные расправы над капо.
Кем был наш Писарь?
Никогда мы не узнаем, почему он всегда знал чуть больше и раньше, чем другие, почему у него были ключи от складов. Дальше больше. На станции мы знали, где стоят продуктовые вагоны, охранялись они, как и пакгаузы, просто полицейскими, которых убрать-то военнопленным не составило бы труда, но наши организаторы предприняли авантюру. Бош преспокойно состряпал предписания о выдаче продуктов на лагерь в составе шести тысяч человек, за подписями и печатями, взятыми в конторе, сформировал группы вокзальных грузчиков из английских и американских военнопленных, договорившись с другими капо, которых не забили свои же подопечные, и возглавил колонну с телегами, запряженными узниками. Он как знал, что до Красного Креста еще дожить нужно. Так и вышло.
25 апреля на реке Эльбе наконец-то встретились наши с американцами. Это было совершенно точно, мы своими ушами слышали сводку информбюро. Мастер только цокал языком, замеряя линейкой расстояние, пытаясь предугадать дату исхода, фрау крестилась и утирала слёзы. Мы так и не знали ее имени, фрау и фрау, данкешёйн и битте вполне достаточно для общения.
Бои в лесах затянулись. 28 апреля штурм Гамбурга начался с артобстрела завода «Phoenix Rubber», в подвалах которого находился госпиталь. Совершенно фантастическая история, как военврач с директором завода обратились с белым флагом к британцам, заручившись поддержкой коменданта гамбургского гарнизона, ссылаясь на то, что там находятся и английские военнопленные. Британское командование потребовало сдать город, предложив перемирие на сорок восемь часов, таким образом начались переговоры о капитуляции. В итоге 3 мая в город без боя вошли части седьмой британской танковой дивизии, так добровольная миссия парламентеров с частным вопросом о госпитале в Харбурге решила судьбу всего города без лишних разрушений и жертв. Наши бригады военнопленных так потом рассказывали, вернувшись в лагерь.
Тем временем шла яростная драка за Берлин. После известия, что 30 апреля Гитлер покончил с собой, и адмирал Карл Дениц, командовавший войсками на севере, стал рейхспрезидентом Германии, можно было сказать, что войне конец. Кровавая битва за Берлин закончилась 2 мая, город безоговорочно сдали Красной армии.
Каждый час тревожного ожидания стоил жизни. Где угодно можно было нарваться на ошалевшего гитлерюгенда с оружием. Пацаны, как натасканные овчарки, не знали страха, их учили умирать за Германию. Изолированных очагов уцелевших немецких войск хватало, миром пока не пахло, у каждого была своя война, своя месть, своя дорога к дому или в плен. Интенсивные бои направлялись к нам. Было бы обидно попасть под пулю-дуру или мину на знакомой тропке, поэтому мы и не отлучались со станции.
12.09.2023