Эсесовцы прогавкали что-то – не разобрать… Толчея пришла в движение и обрела порядок и направленность. Брезентом крытый грузовик куда-то в ночь увез нас, и в этот лагерь мы больше не вернулись. Пока доехали до конечной точки страху натерпелись полные штаны. Михась всё хлюпал носом, Грицко и Васыля трясло мельчайшей нервной дрожью. Я готов был выть, так сильно ныли зубы, что всякий страх потрерял. В какой-то момент случился перелом в физических возможностях, или пришла защита свыше.
Слишком долго бояться человек не может – сходит с ума. Мы же впали в ступор, вжались в спины таких же мучеников, как все тут были…
Немного рассвело, мы одеревенели, продрогли до глубины души, немного тупо друг друга осмотрели, человек сорок парней, все почти дети. Неужели расстреляют?.. И теплилась надежда – не может быть, не может, хотя бы потому, что так хочется жить. Рабочую скотину не убьют? Ведь так! Ни подтвердить, ни опровергнуть наши мысли никто не мог, бывает всяко, но надо попытаться пережить, найти в себе самом свою защиту. Мы столько раз бывали на краю, и наше счастье, что это лишь потом мы понимали. Лишь потом… От этой странной мысли вроде стало даже легче, я подтолкнул плечом Грицко, ежели подумать, мы хуже, чем та скотина на убой. Сорок человек обмякших, стонущих в полусне стоя, а сколько их – два-три автомата на машину, и еле фыркает мотор с холма на холм. Бежать-бежать-бежать, хоть кто-то да спасется…
Дорога стала глаже, ход натужный стал ровней, остановились. Вроде бы проверка, снова дернулись вперед, маневры, повороты. Вылезайте. Приехали. И снова страх, что дальше, что будет дальше… Туман рассеивался, сползая, сваливаясь из грузовиков, мы успели заметить синие семафорные огни, обширную систему переплетающихся рельсов, идущих с юга на станцию, привокзальную площадку, сараи с дымоходами для паровозов, которые загадочным манером заползали, чухая, на круг, который разворачивал эти махины и отправлял или в отстой, или на нужный путь. И запах!.. Знакомый запах дороги, угольного дыма, рутинная суета с короткими гудками, командами диспетчера, и маленькие человечишки среди пыхтящих железных громадин.
То, что в Бухольце находился важный транспортный узел, мы, естественно, знать не знали, железнодорожное депо с поворотной платформой и развязкой поражали детское воображение. Как так огромные паровозы разворачивались на них и уходили задом наперед цеплять вагоны и цистерны, собирать их в товарный состав на станции разделения с разных региональных железнодорожных линий?.. Вокзал занимался сортировкой грузов, формированием составов и отправкой поездов дальнего следования на Восток.
Всё это мы узнали, вернее, осознали, проработав почти полгода под руководством сурового мастера, суховатого высокого старика, которого боялись до смерти. Немцы-старички были, как ни странно, если не добрыми, то исключительно разумными или рассудительными. Также и его фрау ни разу нас ничем не обидела, но шла война… Флаг со свастикой развевался над невзрачным зданием вокзала, поэтому мы и в глубине души не признавались себе, что вся эта техника и механика нас просто зачаровала, и мы были винтиками, обслуживающими эти стрелки, подтаскивая башмаки. Под днищем паровоза, между колес вагонов и рельсов мы были словно защищены, по любому чуху или стуку молоточка знали – что надо делать, какая доля секунды позволит выскочить, если состав тронулся.
Ангел-хранитель несомненно реял над нашей четверкой: нас не разлучили, мы в одной смене, в одной бригаде, в одном бараке. Мы всё еще росли, быстро учились, бегло говорили на всех лагерных языках, а еще больше молчали. Даже подзабылись Маки вместе с тем наказом, что у нас будет особая работа и в лагере, и что прикажут после. Старика-мастера опасались сильно, особенно велико было искушение, когда он звал нас после работы к себе домой. Педантичный немец за два часа работы – мы попарно пилили, кололи дрова, складывали в сарай – звал на полчаса на чай от фрау. В просторной кухне-гостиной на первом этаже горел камин, негромко играло радио, сквозь музыку прорывались и сводки, то фашистские, то наши. Мастер не обращал внимания на нас, словно игрался с ручкой приемника, уйдя в свои мысли.
Мы уже привыкли, что нам полагалось по паре бутербродов, и уже не давились, пытаясь быстрее заглотить, а смаковали с подслащенным чаем, негромко переговаривались, обсуждая услышанное, прикидывая в уме, так ли мы поняли немецкую речь. Кстати, мы совсем перестали говорить на родном, от щоканья нас еще Мишель отучал, польско-немецко-чешско-французский жаргон с примесью итальянского. Ну мы же поляки по документам… Сталинградское противостояние растянулось на сотни километров по берегам Волги и Дона, к тому времени мы уже неплохо изучили географию на собственных шкурах и разбирались в картах. Пытались вдумываться в количество армий, танков, которые шли потоком на фронт, а ведь мы эти составы и формировали. Полководцы солдат не считали, не горюя о людях…
– Майн готт, майн готт… – сокрушался и словно слёзы глотал старик, – дети, бедные дети…
Кому он это говорил, не имело значения, дверь в комнаты была приоткрыта и, видимо, фрау была рядом.
Он поднялся из скрипучего плетеного кресла, подошел к карте на стене, поводил пальцем, затем посмотрел на нас в упор и строго спросил:
– А что русские сказали?
Мы перевели, можно сказать на пальцах, подойдя к нему, показали. Он с сомнением покачал головой, обозвав нас глупыми детьми, плохими учениками. Мы вытянулись как на поверке, что-то мы совсем расслабились от тепла и сытости, одомашнились, а шла война, и он был захватчик, а мы остовцы.
В конце сорок второго года фашистов сильно потрепали перед внешним фронтом окружения, и фрицы отступили почти на двести километров. Вермахту не удалось летом добраться на юг России к бакинской нефти, наступление забуксовало на сталинградском фронте. Верховное Главнокомандование Красной Армии приказало: «Ни шагу назад!» Гитлер же направил шестую армию под командованием генерал-полковника Фридриха Паулюса и четвертую танковую армию. Кто бы мог подумать тогда, чем обернется Сталинградская битва, как ее потом назовут историки. Кстати, русский язык мы учили по этим вот сводкам Информбюро, но нам и в голову не приходило задуматься, что хозяева-то сильно рисковали, слушая радио врага.
Действительно, глупые дети…
Мы хлопали растерянно глазами перед немцем, стараясь не показывать своего страха, забыв, что не доели свои бутерброды. Надо было сразу в карман пихнуть, хоть что-то в лагерь бы принесли… крошку жизни для болящих. Но мастер вышел во двор, мы похватали свои куски и за ним. Он чинно осматривал свой велосипед, не глядя на нас, затем взглянул на часы и отпустил. Его фрау чинно помахала нам с балкончика своим вязанием на спицах. Обзор у нее был хороший, шел бы кто чужой, предупредила хозяина.
Мы торопливо шли на сортировочную станцию, обсуждая услышанное, сегодня мы сильно задержались с дровами, поэтому могли до утренней смены переночевать и в мастерских, поздно бродить по городку остовцам не разрешалось, мастер-то жил фактически за поселком и считался домовладельцем на небольшом хуторке. Тут же каждый клочок на каменистых буграх был ухожен и засажен, не чета нашим степям. Впрочем, при их пунктуальности каждый наш шаг был заранее спланирован и учтен.
Из привокзального ресторана доносилась музыка, пьяные возгласы возмущения, мы поубавили шаг, мы уже были на рабочей территории, и гуляющие офицеры не обращали на нас внимания. Кто-то из них сопровождал эшелон с техникой, кто-то с провизией или цистерны с горючим… Всё шло на фронт, другая смена шныряла между вагонами, паровозы маневрировали с тендерами, которые могли двигаться на скорости только прямо и только вперед. Залязгали колесики по рельсам, поворотная платформа по кругу разворачивала на соседние пути с экономией места для размещения прибывшего тепловоза в отстойнике – сарае депо.
Смотреть на это действо нам доставляло великое удовольствие, и я не сразу обратил внимание, что кто-то легонько похлопал по плечу. Бородатый машинист расплылся в довольной улыбке и показал рукой, чтобы мы подтянули упавшую челюсть, поэтому я обернулся не сразу. Офицер тоже наблюдал за маневром, зрелище действительно завораживало своей мощью, продуманностью и точностью состыковки рельсов для продолжения движения.
Он указал рукой, мол, идите за мной, на рукаве я заметил метку РОА. Но всё равно мы удивились, когда он на очень правильном непривычном русском языке заговорил с нами, чуть наклонив голову. Мы должны были идти за ним, приговаривая битте, словно что-то выпрашивая.
По тому, как выражение лиц ребят стало глуповатым, как у Яничка, было ясно, что они тоже вспомнили его манеру общения с немецкими офицерами.
– Битый-битый-битый, – бубнили мы под нос с минуту.
Он остановился, копаясь в кармане и глядя немного в сторону, быстро сказал:
– Третий, седьмой, девятый пути. Эшелоны с горючим. На пятом километре излучина, откроете краны и спрыгните, – с этими словами раздал кому шоколад, кому конфетку и пару пачек сигарет.
Мы как в землю вросли. А человека и след простыл. Добравшись в барак, разложили на столе подарки, затем набрали кипятка в кружки и сидели, переглядываясь, не решаясь дотронуться к шоколаду. Ночная смена получала задание, и впрямь к полуночи должны быть сформированы эшелоны с горючим и направлены на третий, седьмой и девятый пути, отправление по расписанию с небольшими интервалами…
Теоретически мы спокойно могли сопроводить эти эшелоны, прицепиться на малом ходу нетрудно, как работают затворы на цистернах мы тоже знали, мы же их и проверяли перед сцепкой, да и правильно спрыгнуть с идущего поезда мы учились еще в пещерах Маков: только вперед по ходу движения, чтобы гасить поток воздуха навстречу, чтобы вихрем не закинуло под колёса. Откуда мы сие узнали, так ведь циркач Мишель учил, вероятно, для таких вот моментов. Но ежели подумать, РОА сами по себе, и при чём тут французы? И бог весть, русский ли он или немец? То есть фашист или наш? И какой наш? Навроде коммуниста, что ли?
Не пойти тоже было страшно, а пойти – еще страшнее. Вдруг это проверка? Ведь никакого Яника и командира вокруг нас так и не обнаружилось. Могло же нам просто повезти, и мы спаслись, и вроде живы и здоровы, хлеб иногда жуем. Идти в лагерь с добычей вроде бы и надо, и уже совсем поздно. Да и кто там свой? Хохол с дубинкой? Только и добра, что бьет несильно, больше пугает. Мы забрались на второй ярус, заходили-уходили сцепщики, башмачники, мастера раздавали задания обходчикам и стрелочникам, диспетчер гавкал, семафоры мигали. Всё привычно и обыденно. Мы даже не заметили, как уснули.
Разбудил нас мастер и очень строгим голосом выдал задания, да и сам повел нас расставлять башмаки на тупиковых ветках. Четко к двенадцати мы управились и расселись в столовой на обед. Термосы привезли по расписанию и баланда из брюквы и картошки, и каша были вполне съедобными. Кибелькоманда доставила горячим кессель, отправилась в другие мастерские и бараки.
На французский манер хлеб мы завернули в тряпочки и спрятали по карманам. Неожиданно упала пачка сигарет на стол.
– Выйди, покури, Бернард, – обронил проходивший чех-водитель.
Мы естественно опешили, ведь никто и не курил, и никто не Бернард, если только Чарски, то есть я. Мы-то уже привыкли быть просто номерами, а этого вертлявого парня из лагерных развозчиков и вовсе не знали.
Я не спеша поднялся, ребята спрятали взгляды в кружках-мисках и за окном. А за окном сновали остовцы и немцы, пассажиры гражданские и военные. Из города через сквозные двери можно было выйти на платформу, заглянуть в привокзальную лавку и подалее пройти в туалет и на сортировку. Я прошелся вдоль платформы, ожидая разгадки, распечатал пачку. Пачка как пачка, никаких секретов нет, достал сигарету, покрутил, посмотрел, даже размял – просто сигарета. А что, я ждал записку да еще открытым текстом? Да ничего я не ждал, а всё нутро дрожало и вдруг замерло. Вчерашний офицер РОА смотрел на меня и сквозь меня, пощелкивая зажигалкой. Пришлось подойти.
– Прикуривай, – приказал он, только в себя не вдыхай, а выдыхай, а то начнешь тут кашлять, битый… Шапку сними, сапоги мне обмахивай и слушай. На корточках покуришь, битый… Еще раз не выполните приказ – вам не жить. Чем можем – тем поможем, скажи вечером в бараке, когда сигареты старшему отдашь. Завтра вечерняя смена, и ночуете здесь, сами смотрите, с каких путей пойдут цистерны. Схема такая же, к утру успеете вернуться, не бойтесь, не паникуйте. Пшел вон! – цыкнул он на прощание и ногой чуть отпихнул меня, быстро уходя через распашные двери в город.
Я приземлился на задницу, встал, окурок первым делом поднял, бросил в урну, отряхнулся, прошел за ним следом, с привокзальной площади тронулся серый «седан опель» – гражданский автомобиль…
В первый раз было неимоверно страшно, в ночь уходило всего два эшелона с горючим, и мы с ребятами решили, что поедем попарно. Сцепщики закончили свое дело, мы же прошли перед ними, собирая тормозные башмаки, как обычно сложили их стопкой до следующего состава.
Я и Грицко вышли на четвертый путь в ожидании, когда паровоз развернут ходом на восток. Поворотный стол выполнялся на паровозах с тендером, которые могли чухать только в прямом направлении. Вращающийся мост мы называли поворотной площадкой, привычный гудок, в путь! Прожектор резал ночь, под пыхтение стукнули колеса, неторопливо набирая обороты, мы вжались в дренажную яму, чтобы машинист и охрана в голове поезда нас не заметили. По характерному стуку на стыках мы отсчитали время для подъема и, легко зацепившись за поручень тормозной будки, оказались на стыке двух легких цистерн типа «Юрдинген». У таких трап у люка расположен вдоль котла, но поверху, к нему идет одна лесенка. Изогнутые стальные полосы по всей длине шестиметрового котла – это и были наши шаги к нижнему сливному устройству.
Немцы для перевозки бензина использовали цистерны, имеющие раму, цистерны безрамной конструкции, двуосные, четырехосные, восьмиосные. Новую конструкцию «Дойтц» мы отличали по стальным листам, к которым крепились буферные брусы. Этот скат был наиболее опасен для передвижения. Мало было прилипнуть к самой цистерне, добраться до центра, сползти, лечь, дотянуться, поднажать… Тут максимальная экономия материала при их производстве, что ругал наш старик-мастер, облегчала нам задачу. Следовало слегка ослабить вентиль, не надо пыжиться, чтобы полностью открыть его, говорил Мишель, в дороге само растрясется и пойдет самотеком… Тридцать кубометров не дойдут до фронта, это и есть наше дело.
А нам бы дойти до следующей цистерны и сколько еще успеем до излучины, а машинисту нас прекрасно будет видно, и после которой паровоз начнет набирать максимальную скорость,
Устройство загрузки, предохранительную арматуру мы еще днем осмотрели, как нам открыть люк. На старых цистернах по раме не столь опасное передвижение к наружной лестнице по центру, как поднырнуть под днище к нижнему сливу, мы вполне освоили, выходит, что прицепились где-то в середине состава. Я спрыгнул примерно на третьем километре, главное, сразу после столба успеть сковырнуться, откатившись кубарем с откоса, замер, вперясь взглядом в ясное небо. Сколько по времени я так пролежал непонятно, пришел в чувство реальности от осторожного похрустывания щебенки под крадущимися шагами.
Я рискнул и позвал:
– Грицок…
– Я… – откликнулся он, – где ты?
Я приподнялся на локте, он присел рядом.
– Чего разлегся? Домой не идешь… меня ждал?
Я угукнул, принюхался. Странное это слово «домой»…
– Надо в другой одежке лазить, в одном свитере, что ли…
– На морозце выветрится, пока доберемся, или ты решил и ребят встретить? – спросил друг.
– Надо покумекать, обратный путь просчитать, да и где еще поговорить, как не здесь. Хорошая точка, и дорога далеко, ну разве что собаки, если…
– Не накаркай, тут глубокий тыл, если и заметят неладное, так только уж когда рассветет, да и горючку гонят на фронт без остановок. Не сразу вычислять станут, сначала воров искать будут… – рассудил Грицко.
– Если бы…
Идти в лагерь хоть и нужно было, но время, приписанное к сортировочной станции, позволяло почувствовать себя свободными. Мы только что совершили нечто, после чего мы никогда не станем прежними зашуганными зверьками, голодными и покорными. От дикого зверя мы усвоили хитрость, изворотливость, живучесть. А была ли в нас человечность, или она канула в реку с моста вслед за той еврейкой…
Михась и Васыль едва не проскочили пятый километр, поезд действительно значительно прибавил ход после излучины, назад они бежали, запыхались и были рады несказанно, что мы их ждали, отдышались и успокоились. Звёзды стали блекнуть, а вот теперь пора было уходить. Мы за полчаса опасливо подобрались к нашей куче башмаков, взяли в руку по штуке и, понуро озираясь на пути, поплелись в бытовку.