От речного вокзала тронулся прогулочный теплоходик. На корме было тесно, дымно и шумно. Летели брызги, смешавшиеся с пеплом. Все прошло как-то мгновенно. Долгие процедуры оформления, мучительные сборы друзей и родственников ради горстки пепла, пущенного по ветру. Ядовитые и подозрительные взгляды не знакомых друг другу людей, собранных горем. Ярослав никому не доверил урну и быстро ушел в каюту, без слов.
Поминки напоминали служебный шведский стол, который никому не был нужен. Вскоре все разбрелись кучками, прихватив водки и закуски, расселись по скамейкам. В салоне сидели Петька и Тит – друзья лет неразумных, смотрели на таявшую свечу и пили молча водку. Ярослав стоял на носу, обдуваемый ветром, смотрел в надвигающуюся тучу. Женщины присели вокруг стола, судачили.
Первый день одиночества был жутким. Как выдержать четыре заказанных часа? Сан-Санычу было до отвращения дурно как в застекленном пространстве, так и на верхней палубе. Заниматься хлопотами печальными легче, чем оставаться наедине с собой. Он вновь и вновь перебирал в памяти последнюю встречу, пожелания и секреты сына, нежданное доверие и поручения. Он посидел немного с женами ее братьев. Затем выдал каждой некоторую сумму на содержание матери, с каждой взяв слово молчать об этом, хотя это уже не могло иметь никакого значения. Естественно, они будут молчать, скуповатость мужей проявилась в зале прощания на Митинском кладбище.
Всех шокировало дорогое свадебное платье на покойнице. Всех – кроме Ярослава, который счел это признаком зависти к нему – мужу законному и последнему в жизни Марушки. Пожалуй, он был прав. Поэт никогда ни с кем не спорил, принял как должное.
- Вечная невеста, вечная весна. Весна в трауре. Парадокс!
Но его никто не слушал и не собирался понимать. Муж отказался от вскрытия, довольствуясь диагнозом, поставленным в реанимации. Подруги удрученные своими проблемами не пришли прощаться. Хотели помнить ее живой. Сюда приезжать они и вовсе отказались, но очень внимательно выслушали сообщение и грустно сделали заключение вслух, успокаивая его. Они знали о нем и удивлялись только тому, что она так долго протянула.
- Она любила прогуливаться по краю пропасти.
- Это ее кредо, ее образ жизни. Что тут можно поправить.
- Барские замашки в крови. Неумение жить, довольствоваться малым. За все приходится платить. Радостью. Здоровьем. Любовью. Вы полагаете, что вас она не любила?
- Не знаю.
- А я знаю, - отрезала Милли. – Любила, но ей нужны были мамки-няньки, особые условия. Она стоила этого. Более того, это было условием ее выживания. Не печальтесь, она затянула свое падение в пропасть в браке с дедом.
- Это был КамАЗ.
- Нет разницы. Она без тормозов. Разве вы этого сразу не поняли?
- Она казалась расчетливой и практичной.
- Бред. Никогда. Но преподнести себя с плохой стороны она могла. Она так развлекалась.
- Зачем?
- А эта жизнь, век и мир не для нее. Она всегда была чужой. Везде. Это утомительно. И скушно.
- Вы что-то заговариваетесь, Милли.
- Нет, я ее знаю с юности. Она ничуть не изменилась. Она пыталась, старалась быть как все, но у нее ничего не получалось. И не могло получиться.
- Вам ее не жаль?
- А это что-то меняет? Мне, единственной, было жаль, ибо я всегда ее понимала, но направить в нужное русло всегда было сложно. Редко удавалось. Сколько могла – столько я была на подхвате. Потом она удалилась на недосягаемое расстояние. Она знала и любила меня, ценила ненавязчивую помощь.
- Она была хорошим доктором?
- Слишком хорошим. Вот и быстро сгорела. Это всегда так бывает.
- Вы хотели сказать, что ее не оценили по достоинству?
- Нет. Она профи. Док. Когда не стало родителей, не стало опоры и защиты. Никто уже не смог бы ее уберечь. Ярослав эгоист, как, впрочем, и все, да и сын. Это мужская природа. Тут бесполезно обижаться.
- Но мама-то ее жива.
- От мамы осталось только тело. Она давно осиротела, а без охранной грамоты, она задохнулась. Сорвалась.
- Остановка сердца.
- Да я знаю ее сердце. Я ее кардиолог…
- Все-таки вы не будете на похоронах?
- Нет. Пусть остается живой, и мне жаль, что такой удар пришелся по вам. Она не хотела никого огорчать.
- Вы так давно не виделись, чтобы что-то утверждать.
- Я знаю, но это ничего не меняло в нашей дружбе. Мы иногда болтали, нам хватало интонации, вздоха, чтобы понять происходящее. Она ведь все предусмотрела?
- Да. Так.
- Будьте пунктуальны. В этом заложен некий смысл, что потом пригодится.
- У меня ее сумочка.
- Молчите об этом. Ярослав вовсе не так щедр, а там остался ее сын, считайте в заложниках. Ему еще нельзя вернуться. Не оставляйте его без внимания.
- Я понял, что вы все знаете.
- Догадываюсь. Это ее стиль.
- Что это?
- Красивые жесты. Психологические игры – забава психиатра. Позвоните мне, если будет тяжело или возникнут странные вопросы.
- Ясно. Договорились.
В поэтическое убежище Сан-Санычу пришлось тащить Тита и поэта Петьку. Ярослав брезгливо помогать не стал. Обошел клетку, где она ютилась, убегая от него, обшарил взглядом. Снял со стен несколько крупных фотографий Марусеньки. Вежливо поблагодарил его и поздним рейсом улетел домой. Родственники маялись проблемой ночевки, никто не годился для того, чтобы сесть за руль.
Сан-Саныч исчез не прощаясь, он остро нуждался в уединении, головная боль разрывала мозг от чужих грязных домыслов и вопросительных взглядов. Новоиспеченная супруга благоразумно его не беспокоила. Он пил неделю на даче, звонил Игнату или Милли, чтобы только услышать имя Маруси, произнесенное ими. Супруга потребовала отдать долю бизнеса на ее имя, якобы в пользу будущего ребенка. Он согласился безропотно.
Оставалось еще одно поручение. Он приехал в квартиру Игната – отдать деньги на квартплату. Маруся словно знала то, что произойдет. Он автоматически обналичил ее карточку, а Брашек не стал искать концы в разбитой машине, никого ни о чем не спросил. Возможно, он знал повадки Марушки, неимоверной транжиры, возможно, он уже смирился с ее целенаправленным мотовством. Сан-Саныч поднялся на этаж, с волнением коснулся звонка. Она жила здесь когда-то…
Бабушка открыла дверь, была очень недовольна тем, что ее беспокоят именно тогда, когда у нее собрались приятельницы. Он, извинившись, попросился в гостиную, к компьютеру Игната, чтобы передать привет от бабули. Старуха, как ни странно ушла, любопытные скрипучие голоса сразу нашли новую тему о стервах, бывших женах своих сыновей. Бабки были глуховаты или нарочито не стеснялись в выражениях. Сан-Саныч осмотрелся, в спальне сына был большой портрет Маруси в день свадьбы, почти тридцатилетней давности. На подоконнике стояла обезьяна-копилка, куда он и просунул стартовый капитал для Игната.
Тося и Нюся обсуждали обстоятельства смерти их дачного приятеля, который связался с медичкой, наверно, из той же породы, что и сношка приятельницы. Бабки имели виды на старика, а теперь им негде стало отдыхать летом. Понять советские коммунальные принципы могут только сталинисты.
- На своих детей и внуков не наработаешься, отдохнуть не дадут, а только в гроб закатают.
- Хорошо еще на пенсию не зарятся.
- У других, знаете, не только копейки, но и душу вытрясут.
- Ты вон здорово устроилась, даже за квартиру не платишь.
- Как не плачу?! За две свои деньги плачу.
- Платишь-платишь. Так ведь сдаешь. Значит, получаешь и немало.
- Тебе-то что. И ты сдавай.
- Где же я найду такую идиотку, чтобы бывшей свекрови оставить квартиру, да еще деньги присылать. Мои снохи за метр на кухне волосы мне повыдирали. Тогда я сразу разделилась. Дядька помог. Он и сейчас помогает, старый хрыч.
- Даже черт его не прибирает.
- Моей крестной уже девяносто шесть, все еще модничает, а ваш-то генерал моложе будет.
- Что ж жили, горя не знали.
- А вы меня не попрекайте, я внуку квартиру сторожу. Мне еще за это надо приплачивать. А то обокрали бы давно. Ходят тут разные, как угадаешь, что свой.
- Ты же угадываешь.
- Ну, раз нужен компьютер, значит, есть новости от Игнатки. Что-то он долго там.
Звенели рюмашки, чайные ложки, ворчание продолжалось. Сан-Саныч не заметил присутствия бабки за спиной, только очнувшись от своих мыслей, смутило отражение на экране монитора. За ним наблюдали. Как долго? Он не мог понять.
- Давно ждем? - Спросил он в лоб.
Старушка не смутилась. Привычка подслушивать и присматривать уже в крови, с рождения, с арбатских коммуналок. Там эти три старухи жили в пору молодости, и, пожалуй, единственные – кто до сих пор выжил из той квартиры на семнадцать семей.
- Нет, ничего, занимайтесь. Что нового?
- Я распечатаю, сами прочтете.
Он хотел попросить чаю, но передумал, быстро ответил Игнату, выключил связь. Его знобило. Бабушку не известили о смерти снохи. Не доставили ей радости. Квитанция по квартплате известит ее об этом. Это было решение Игнатки. Сан-Санычу оно показалось жестким. Но это чужая семья и всегда будет правильным – не вмешиваться в существующий порядок взаимоотношений.
За каждым словом стоит своя причина, и всякое ненужное пояснение приведет к неожиданным последствиям. Элементарная предосторожность. А сынок не столь глуп – сколько проблематичен из-за избытка гениальных мыслей. Получив электронную почту, идущую по московскому адресу, мальчик посоветовал более не беспокоиться о бабушке, а вежливо откланяться – навсегда. За Сан-Санычем безразлично закрыли дверь, уже сложив распечатанный лист в карман фартука. Прочтется на досуге.