Леля всю ночь не могла уснуть. Маленький плакал, разбудил Татусю, которой досталось за компанию. Измочаленная бессонницей она проспала, и Васютка остался без кефира. В глаза, словно песок попал, веки опухли от слез. Неужели и сегодня не объявится папаша этих спиногрызов? В своей коммуналке она еще могла надеяться на помощь девчонок – соседок, могла позвонить сестре или друзьям. Кого-то пригласить, якобы в гости… А здесь – как в плену, вернее, на каторге. Неужели она радовалась, что родила наследника этому деспоту? Как она верила картам и сестре, что этот кобель переменится, едва посадит на колени сына, потянется к беззащитным птенчикам! Татуся уже лепечет вовсю: па-па-па.
- И сегодня не появится твой папа, – вздохнула Леля, разговаривая сама с собой. – Неужели у него нет сердца?
В первый раз она, конечно, хотела заставить жениться. Она сама не ожидала – после полного облома, что вот еще и сына родит ему.
- Кому - ему? Все себе – на шею хомут. – Ворчала мать в деревне и советовала совать ему детей, чтобы подержал на руках. Говорят, так легче приручаются мужики, когда почувствуют свою кровиночку.
- Ничего не помогло, доча, – жаловалась она внимательной Татусе.
Она уже хотела выйти замуж за работягу - обожателя, но вдруг объявился он, сунул денег и цветы для Таськи. Пропал. Но она уже дала отставку Саньке, чье отчество вписала намеренно, зная, что примчится по первому зову, лишь бы увидеться. Но началась ерунда, Васька стал регулярно платить, почти каждый месяц спал для порядку и уходил восвояси. Если бы она не уезжала к родителям на полгода, он бы заставил ее – сделать аборт. Она знала, надо спасаться, не могла она убить нерождённого, но родившимся доставалось крепенько и часто.
И сейчас Ваське уже деваться некуда. Молока у нее было мало и, видимо, горчило от слез. Васютка кричал, отпихивал грудь, заходился в крике. Смесь кончилась. Надо было собирать засранцев на прогулку. Таська уже нашла плесневелую корку и грызла, затаясь за шкафом. Уходя, она кинула взгляд на акварельный портрет «Незнакомки», чья надменность преследовала ее. Васька врал, что картина старинная и досталась по наследству. Она проверила подпись на обороте. Это его старуха, которой она так ловко перешла дорогу, по его словам – ловко. Тогда… Она спустила коляску по ступеням, волоча за собой Таську. Тогда она – дура набитая. Где уж нам с мадамами тягаться. Надо было идти замуж за Сашку. Он-то ничуть не сомневался, что отец Стаське. Добрый парень. Если бы не Васютка, все еще можно было переиграть…
Леля потрясывала коляску, удерживая Таську. Страшно хотелось есть. Но дома пусто, денег оставил в обрез, дочка тянулась к яркому одуванчику, чтобы сорвать и съесть. На детской площадке торчали мамаши, курили. Можно коляску оставить, узнать – где тут что продается – поблизости. Налегке она рванула через бульвар – к универсаму. Быстро похватав самое необходимое, обругав вслух мужиков, долго торчавших на пути к кассе, переключилась на мысленную ругань с Васькой, который пусть все сам себе покупает и готовит, ежели ему плевать, что дома все было приготовлено, наглажено, а он пропадает по пять дней…
Издали она приметила, что на детской площадке все тихо копошатся, можно уже не спешить. На переходе толпу неожиданно пропустила синяя машина с открытым верхом, чем дамочка подивила Лелю. Она засмотрелась на ослепительную иностранку и столкнулась с Васькой. От неожиданности она его не узнала, а он, извинившись, продолжал махать ручкой на прощанье. Пройдя к детям, она присела на низенькое бревно-качалку, стрельнула сигарету. Васька вышел из машины любовницы, споткнулся об Лелю и не узнал. Хоть обкричись, не достучаться до паразита. Не Васька тогда денег дал, а эта… Уж не старуха, как обзывал ее кобель. Что нашла в нем эта шикарная леди?! Хлюпая носом, она давилась дымом. Таська уже не пищала, а очень внимательно смотрела на мамочку и тихо шарила в пакете с едой. Леле сделали замечание, что ребенок в коляске кричит и давно. Она спохватилась и понуро, как побитая собака, поплелась к дому. Как она ждала его! А теперь не знает – как войти в чужой дом, где надо кормить детей. Детей! – повторила она себе и обреченной поступью поднялась в дом. Сунула детей ему в руки, потащилась вниз за коляской и сумками. Ей вдруг стало ясно, что скандалы, истерики для этого типа только развлечение. Ему, наверно, так же противно смотреть на нее, как ей было тошно выслушивать Санькины претензии и упреки: почему Васютка – вдруг – не от него…
- Хочешь выйти замуж, не давай до ЗАГСа. А не хочешь идти замуж за козла, – переспи с ним, чтобы отвязался. – Учила старшая сестра.
- А я, выходит, не хотела быть замужем? – Ревела Леля.
- Так получается. Слезами делу не поможешь. Тут хитрость нужна…
Они схитрили с Сашкой, Ваську тоже дурачили, но толку не получилось. Только батя с маманькой успокоились, примирились, век прожив без расписки. Леля почувствовала острый голод, головокружение. Ей помог старичок, удивившийся тем, о чем такой милой девушке рыдать в подъезде… Она растерялась комплименту, пробормотала: «Пустяки, обойдется».
И тут ее осенило! Он ей не пара! Такие бабы ой как разборчивы и капризны! Так-то, котуй, Васек, кобелись, все равно никому – кроме детей нужен не будешь. Она почти успокоилась. Что там обольщаться? Сюда он привез ее не по доброте душевной и не из-за ремонта. Другая дурочка в залете, от нее хотел избавиться, потрясая коляской. Девчонка заревела, подхватилась, убежала. Леле было запрещено выходить. Тогда Васька впервые взял сына на руки. Кто-то ей тоже завидовал и наблюдал издали. Если бы Леля знала истинное положение дел, она удавила бы «мужа» собственными руками. Разве легко – даже физически – перетаскивать сумки, кроватки, детей, одеяла, посуду? Все одна, одними руками!
Никто не раздевался, не разувался. Наследили кругом. Васютка вспотел, брошенный в комбинезоне в кроватку. Стася терлась под столом, собирала раскрошенное печенье. Васька курил, пил кофе у окна, ничего не слыша и не замечая. Она ушла в комнату – раздеть сына и присмотреться в окно. Скоро подъехала синяя машина. Хлопнула дверь. Васька ушел. Он долго целовался с «незнакомкой». Они махнулись местами, он куда-то повез ее. Пропала импортная дорожная сумка из коридора. Может, исчезнет его пассия? Как он называл ее? Старуха, эмансипе. Ладно, время свое возьмет, дети вырастут, все очень быстро проходит, мама права. Все образуется.
Васютка спал сытый, довольный. Леля пригляделась к портрету. Точно, это Маруся, которую, якобы он выбрал. Он-то выбрал, а она – нет, на Лелино счастье. Она пошарила по ящикам стола, нашла какие-то фотографии, документы. Любопытство раздирало душу, но надо было очень хорошо подумать – где искать. Когда она въехала сюда, женской руки или присутствия не чувствовалась. Не станет ни одна баба мыться в замызганной ванной, готовить на черной сальной плите. Квартира была коммунальной, холостяцкой. Соседи – ребята жили у жен – москвичек. Иногда приезжали какие-то родственники, приходилось тесниться на кухне. Окна не мылись пару лет, но занавески были подобраны в тон, только почернели от курева. Ей страшно захотелось узнать, что было между ее мужиком и леди Вамп. Они совсем не пара.
Васька давно работал в ЖЭКе, они дружили, он называл ее Пончиком, она стеснялась, краснела, обижалась. Сашка спорил с ним, затем они перестали ходить в кино, и Васька вдруг исчез, говорили, учится. Жигуленок у него был от покойного дяди, девки обрывали телефон диспетчерской, все ждали слесаря. Он приперся в общагу, наверно, искал разбитную Ольгу. У них было что-то. Леле дали комнату и постоянную прописку. Она собрала всех на новоселье, а тут Васька пробегал, оставил подарок на память – по пьянке.
Испортил и забыл. Сестра отругала, научила в известный день переспать с надежным товарищем. Будет всю жизнь уважать, что честной девушкой взял. Васька тоже уважает и в приливы кобелизма, – девочкой называет. Дураки…
Если бы Санек не уехал картошку копать, то, скорее всего, Стася была бы истинно его дочкой, она была бы замужем – как все, а не настрадалась так, не озлобилась. Конечно, Васька умнее, заговорит, что уши сами лапшой обрастают под звон гитары. Он устроил ей новоселье, вся компания веселилась от души. Только он ни ее, ни детей не показывает, словно стыдится. Леля проснулась от Васькиного ласкового голоса. Дети еще посапывали.
- Собирайся, Лель, на дачу поедем.
- Какую дачу?
- Собирайся-собирайся, быстренько.
Леля сонно улыбалась, потягивалась в забытой тишине. Сказал по-доброму.
- Там будете жить, пока ремонт. Здесь уж больно высоко коляски таскать, тяжело.
- Неужели? – Удивилась Леля, зная, что Васька ни разу не дотронулся, ни до одной коляски и, что его машина в ремонте.
- Неважно. Поспеши. На, купи продукты, хоть на неделю сделай запасы. Отвезу на машине. И на электричке близко, да ты дороги не знаешь, – начал ворчать Васька. – У друга тачку взял напрокат.
- А, может быть, у подруги?
Леля сорвалась на визг, дети перепугались. Она размахалась ручонками, шлепая его по лицу, прозывая последними словами. Он отпихнул ее в кресло, поставил на колени, справил нужду грубо и зло, врезал пощечину, проводив в ванну, чтобы мылась лучше и не говорила, что вновь беременна.
- Как ты меня достала! Корова, размахалась копытами. Все шмотки забери, или выкину завтра же. Приедет моя мать. Не вздумай жаловаться, чтобы она мне на психику не давила. Запомнила? Тогда заткнись! Хорошо запомни: будешь трепать языком, денег не увидишь! Я не буду цацкаться с тобой!
- Языком – не подолом! А с ней цацкаешься! – Завывала Лелька.
Такие сцены были обычными у всех замужних приятельниц.
- Не твоих – куриных мозгов дело! Я сразу сказал, что тебе не охомутать меня.
Маленький хныкал всю ночь. Молоко окончательно перегорело. Васька долго читал, свет мешал уснуть, потом Татуся описалась, пришлось менять постель. К трем ночи угомонились, а в пять снова крик. Папаша ни разу не повернулся в их сторону, даже во сне скрежетал зубами. Леля в темноте налетела на его раскладушку, обматерила, а он только перевернулся на другой бок, буркнув, что в семь утра выезд. Она успела сбегать за питанием, в ужасе гадая, что она будет делать на даче, как справится совсем одна? Она обомлела, увидев иномарку Васькиной полюбовницы, закусила губу, сделав вид, что задремала, прижав малышей по бокам.
Дачный поселок испугал ее безлюдьем, тишиной, а дом шокировал простором и комфортом. Это не крестьянская изба родителей. Они занялись хозяйством молча. Татуся радостно щебетала в цветнике и была на глазах. Васютка удивленно смотрел в небо, вертел головой, наблюдая птиц, перелетавших в кронах сосен. – «Хорошо, очень здорово», - радовалась Леля, что кобель потратился на дачу для детей. – «Может, он нам и квартиру купит?»
Они нашли велосипеды. Он хотел прокатиться, показать дорогу к станции, к магазинчику, к роднику и речке. Он приделал спереди детское сиденье для Татуси. Уложили спать Васютку и поехали. Редкие дачники любовались дружной парочкой, нахваливали дочку – в папочку, по старинке любовались счастьем. – Как обманчиво все на свете, именно так она представляла брак, – взгрустнулось Леле, пораженной заботливым отношением Васьки – на людях. И как трудно смириться с реальным положением вещей. – Ложь и предательство, – сделала Леля вывод для себя.
Первый этаж был в распоряжении Лельки и детей. Второй он выбрал для себя и запретил любопытствовать. Распорядился, что когда будут гости, стол накрывать на большой террасе. Васька вел себя иначе, чем в городе. Лельке пришлась по вкусу роль законной жены и матери славных карапузиков. Дети на воздухе были очень спокойными и спали, насытившись. Она освоилась в роли хозяйки, обозначенной Васькой из-за соседей, крайне въедливых. Он сам представил ее – как жену, хорохорясь своим отцовством, ему льстила похвальба генерала, принимая комплименты о детишках только на свой счет. Вечером они посидели у костра, выпили вина, он внезапно сорвался и уехал, якобы на работу. Он виделся Лельке таким неприкаянным, жалким, что она попыталась потянуться к нему с лаской, чтобы остановить.