Петрович защищался первым. Для своих тридцати лет он был упругим, крепким, но склонным к полноте. Им посчастливилось работать под началом ученика Пастера(!) в Институте эпидемиологии и микробиологии, что окончательно определило их выбор. Они даже загадали, что обязательно проживут не меньше учителя, свои девяносто лет, если не больше…
Они знали слабости в своих диссертациях, были готовы к тому, что успешных аспирантов просто оставят на кафедре без ученой степени, но почему-то публичной порки не случилось. Вероятно, кому-то были нужны молодые кандидаты наук. После сухих пожатий парткома и профсоюза они, перемигнувшись, улизнули в ресторанчик.
После рюмки коньяка их разобрал хохот, выступая впервые, они многое поперепутали, но не стали заикаться и повторяться, уверенно трещали дальше, бодро ожидая позорного обличения, но зал молчал, вопросов не было, одобрив и Санькину работу, все дружно ринулись в столовую, чтобы успеть пообедать до закрытия. Смех прошел, они серьезно прошлись по слабым, вернее, не прояснившимся догадкам в схожих темах. Санька чувствовал, что Петрович где-то прав, но не во всем.
После третьей рюмки было решено рецензировать работы друг друга, но на трезвую голову и не в кабаке. Над ними похихикивали две симпатичные барышни, оркестр объявил белый вальс, и к изумлению приятелей их пригласили хохотушки из пединститута. К концу вечера девушки уже казались остроумными красотками.
Потом Санька подсаживал девиц на балкон первого этажа. Петрович отвлекал коменданта глупыми просьбами о кипяточке среди ночи. Бдительная старуха сразу проверила – хорошо ли закрыта дверь, но ничего не увидела через окно. Да и барышни послушно присели, потом босыми взбирались по пожарной лестнице в торце пятиэтажки - с балкона на балкон, а Петрович открыл им дверь на четвертом этаже общежития. Чаще всего комендантше попадались новые или строптивые гостьи на первом этаже.
В распахнутом окне сияла необыкновенно крупная звезда, черемуховые сады дурманили своим запахом, гибкое тело перестало извиваться под ним, притихло, как воробушек под мышкой.
- Улька… ненаглядная, - прошептал он и начал блаженно потягиваться, но получил звонкую пощечину.
Сразу зашумела вода в душе. Кто это был? Он сел на подоконник, закурил, закашлялся. В соседней комнате скрипела койка, Петрович усердствовал, трудился как бык-производитель. Кто с ними? Какие-то воспитательницы. Наверно врут, просто дурочки…
Звезда мерцала к утру зеленоватым светом, но не исчезала. Голова продолжала звенеть и кружиться.
- Улька… ненаглядная моя Улька. Где-то ты есть, откуда-то смотришь на эту же неизвестную планету, а видишь меня мальчишкой, как я тебя – воробушком…
При первой же возможности друзья согласились организовывать бактериологическую станцию с тайной задумкой основать свою исследовательскую базу, как Улька нагадала Саньку в «кошачьем боге». Странным образом самодельная книжица исчезла, затерялась при переезде. Петрович даже обиделся на друга.
- Я же при тебе формулы переписывал, а остальное мне неинтересно! Ты ее прятал сам…
- А девицы не могли?..
- Не могли!
- Почему ты так уверен?
- Потому что я женюсь…
- На ком ты женишься?
- Женюсь я на Зинке. Аборты запрещены, вот и женюсь.
- Странный выбор… Не ожидал, вроде не дурак, не урод, чтоб так неумно поступать.
- Ты что же совсем ничего не помнишь? Твоя-то тоже беременна, вот и думай!
- Какая «моя»? У меня ненаглядная Улька моя. Я дождусь или сам найду ее, ведь была же тетрадка, ее почерк я знаю.
- Сань? Ну откуда Улька возьмется? Война кончилась, из эвакуации и все пропавшие уже вернулись. Не она подложила послание, не она, передала с кем-то…
- На что ты намекаешь?
- Я не намекаю, я прямо говорю, что она не скоро вернется на волю. Значит, ее все-таки нашли, значит, такое дело состряпали, что и твоих ухлопали. Щепки летят, слышал, наверное. Вот и делай выводы, ученый алкоголик.
- Петрович, что ты мелешь, кто алкоголик? Мы же и не пьем с тобой, раз в жизни сорвались первую диссертацию обмыть.
- Вот таких трезвенников и ловят на крючок! Девки педучилище закончили, тоже дипломы обмывали, очень уж им не хочется из Москвы уезжать, сам понимаешь…
- Что я должен понимать? При чем тут я и девки? Нет, я жениться не намерен, как лопух. Так и передай своей Зинке.
- Так твоя телегу накатает в партком, профсоюз, комсомол. Женишься, как миленький.
- Да ты спятил, Петрович! Я ж беспартийный! Я же даже ни лица, ни имени ее не помню, а ты жениться… Шутишь, брат!
- Сань, а ты представь, что выпрут нас из института, назначение, защиту аннулируют, могут и посадить за тот самый крючок.
- Ну и ладно, вот на Колыме и встретимся!
- Сань… а я все-таки медицинский закончил, я убить не могу неродившегося ребенка, как ты… Вот и подумай.
- О чем думать-то…
- О семейном общежитии сразу думай… разведешься потом, а человек новый на свет появится. На то они и дуры, чтобы детей рожать, вот с этой точки рассмотри тему…
- Слушай, Петрович, а как ее зовут?
- Не помню, я с твоей не спал… Не смотри так, честно, не помню, спрошу по телефону, сегодня у Зинки спрошу.
- Постой, а если это не та, которая… Погоди, мы же не остаемся в Москве, три часа на поезде по Ярославке и общага, которую еще не начинали строить.
- Согласен, но институт к Москве приписан, значит, всегда вернуться можно на выходные. И теперь уже не важно, я сына хочу увидеть, в этом я уверен. Разумеется, жена и наука вещи не очень совместимые, но дети должны быть, перечитай кошачьего бога!
- Рад бы…
Они сидели на чемоданах посреди поля, ждали шофера, шофер ждал, когда рабочие разгрузят кирпичи, тогда он их подбросит до ближайшей деревни, чтобы там снять хоть веранду, пока фундамент для станции закладывается. У обоих на душе было одинаково скверно, сама собой напрашивалась мысль, что их грамотно обставили. Хотя к другим парням девушки тоже пробирались пожарной лестницей, но тетрадки с формулами у них не пропадали.