Алфея еще не проснулась, но успела в калейдоскопе цветных обрывков сна найти имя. Стена белеет в ожидании. Ночь, первая ночь в мире неведомом присутствует, подсыхает в абстрактных контурах, невидимых гостю, покинувшему свою стихию. Просыпаясь рядом с ней - неназванной, неразгаданной, здесь, пред белой стеной, выкрашенной (умышленно?) незадолго до его появления в доме, Поэт удивлен не был. Так было записано или угадано в недавнем экспромте, внезапно завладевшем его пером. Начертанное сбывается всегда.
Избранное имя - зовущий символ, впитываемый душой, напоминает необжитой дом, приготовленный чистый лист, пока невостребованный бессонницей. Люди подобны призракам: рассеиваются во временах, исчезают, чаще задолго до смерти, редко даруя имена грезам. Некто, промелькнувший в ее судьбе, потомок русских дворян Др-ких, достойный руки только по крови, так и не смог уяснить сути имени и отчества, намеренно открытого ему, - и сложил удивленное сочетание: «Тафья». Его отец, счастливо вывезенный младенцем в восемнадцатом году из Питера (с Офицерской), в краткой беседе ублажил душу руссейшей речью, вызвавшей горький приступ ностальгии о прошлом и будущем России. Старик запомнился навеки. В чужой стране он сожалел о младшем сыне, ею отвергнутом, но на память о вояже осталось имя.
Она рассмеялась, заметив знакомо будничный день, поднимающий старенький занавес с осыпающейся позолотой кистей, и воскликнула: «Тафья сошла с ума и сегодня сама приготовит обед! И это не страшно».
Беглец, гадающий о назначении белой стены в спальне, исполнил восторг (замаскированный испуг), обещая дивные сонеты, подозревая, что нечто воинственное притаилось на кухне. Он зажмурился невольно. Сегодня она испытает самоуверенную мадам Неизбежность Подступающую. И по сему Тафья не коснется манящей белизны почти высохшей грунтовки.
Тафья… Можно только верить в близость этого звука к ней, любившей все свои имена, ласково отшлифованные на языках многих миров (далее в тексте следует перечисление всех имен, изданное отдельной книгой в 27759 году Академией вселенских связей). Искры восхищения сверкают в глазах влюбленных, вспоминаются в мерцании далеких звезд, играющих их оттенками в поиске образа, увлекающего в забавные, а порой и смертельные метаморфозы. Странная Тафья, твой день и обед удались даже без толстопятой служанки. Автор спорил так глупо. Поэт клялся ревнивицам не писать, а сонет недурен. Он открещивался от прелестных дам, оживающих из строк, уничтожая единственные экземпляры. Лучшее, улыбка-поцелуй, как наваждение абстрактной реальности, отринутой в жизни. Почему - Тафья? Ей известна тайна облачения слов, скрытых в черном кабинете трагедий, в плоть. Едва ее губы дрогнули (за сотни лет до встречи), он покинул Академию, чтобы спросить: «Как оживает фантазия художника?»
- Скажи, я не буду называть тебя чужим именем, ты знаешь, где теряется неизреченное, обрываемое поцелуем во сне?
Тафья смущенно оглянулась, не оставляя росписи первой травки на стене. Изумрудная зелень окропила волосы, лицо, прозрачную тунику - капли срываются с острого локотка на белую стену.
- Я тороплюсь, скоро ночь… Ты все увидишь во сне.