- «Дураки» обходятся дорого. И ты знала это, - произнес муж недоверчиво и зло.
- Ты не могла не знать этого, - звучало оправданием к ее молчанию.
Алфея вспомнила первый вздох (вдох-глоток) после обрушившейся волны гнева и свой уходящий шепот: «дур-р-рак» - в доме, где не было места простому, слишком простому слову. Идеальный брак рухнул, оставив ворох бумаг, требующих его подписи, ожидание которой оказалось прочнее прочих уз. Они встречались - продолжали встречаться, вынужденно перелистывая годы, обраставшие новыми строками, не имеющими смысла. Муж верил и ждал, ибо всему свой срок. Она успокоилась, имела некоторый успех, трудный и прочный, но все ее начинания не могли получить полноту воплощения. Полнота власти, он отказал ей в этом. И был наказан. Узкие рамки реальной свободы удерживали стихию гнева, от которой она научилась отступать на безмятежное расстояние, храня в аккуратной папке неподписанный лист, проекты, планы, наброски уже только ее жизни. Она не умела опаздывать. Точно в условленный день и час, открывала дверь своим ключом, находила скучающие вещи на прежних местах. Казалось, что двое, сидящие за вечерним чаем, будут здесь всегда, ничто их не погубит. Она прекрасно холодна, он мудро весел: идеальная пара. В безразличие улыбки вселяется надежда, утонченный дымок плохо погашенной сигареты, но его вопросительный взгляд вновь не принят, как повелось. Она уходит много лет.
И вдруг он сам позвонил: «Да, ей нужно прийти, да, когда ей будет удобно. Да. Не против». Стынет чай, острый ноготок отмечает без волнения место для подписи.
- Еще здесь, так, хорошо. Спасибо, нет.
- Ничего не забыла?
- Да, нет. Ах, да, чай…
Безликая надежда тревожно всматривается в лица. Он мудр, она почти весела.
- Ты не куришь?
- Нет. Да. Не хочу, пора.
- Как? Ты уйдешь?
Удивление и молчание. Документы аккуратно складываются, но вихрь восторга и гнева закружил, опасная пара. Он не верит. Алфея поправляет шляпу, опуская вуалетку, лаконично замечает: «Было бы из-за чего расстраиваться». Под звон бьющейся посуды мягко щелкнул замок.
Ожидание убивает смысл ожидаемого. Не раздеваясь, она прошла к рабочему столу, чтобы не согласиться с назойливой мыслью. Свет настольной лампы усугубил холодность кабинета. Долгожданная подпись на месте. Проверила все, все в порядке. Сложила листы вместе и наотмашь хлопнула ими об стол, разметав отточенные карандаши. В ярости, срывая шляпку, теряя туфли, запуталась в шали и пуговицах, пытаясь освободиться, бессильно крича в темные углы. Опрокинутый стул отбросил ее лицом в кресло, ногти впивались в мягкие подлокотники, не в силах поднять с колен. Она так и не научилась плакать. Фиолетовыми чернилами залиты неуютные стекла окон. Надо опустить шторы, зажечь свет. Сигареты в сумочке на столе.
Несчастные бумаги, их следовало сразу подписать. Развод был недопустим, и он знал это. Фонари подсвечивают летнюю зелень. Внезапно промчался автобус, сверкающий инеем, с крышей белой от снега. Сумеречное состояние, знакомое многим, в век меняющий обличья. Многообразие утомляет. Алфея отчаянно торопилась забыть, но ему не хватило духа оставить ее, не доказывая очевидного, о чем он никогда не говорил и не сказал бы в браке. Отныне он будет приходить, не считаясь с ее мыслями, не замечая того, что она уже не одна и не думает ждать его. Мороз пробежал по коже, пронизывая ночной свежестью Алфею, замершую у открытого окна. Она забывает стряхивать пепел. Это будет сниться вечность, ибо прикоснувшись к божественной тайне любви, умирают сразу или мучительно долго - всю оставшуюся жизнь, вздрагивая от единственного жеста, повторенного кем-то, от приметы, внезапно настигающей. Сохранившие таинство спят сладко, оберегая дом и покой, просыпаются цепко знающими свое дело. Неопаленные плутают в диких зарослях отношений, не ведая о грехе. И ей оставалось принять случившееся и смириться с тем, что случайно не сложилось в чудную картину.