Алфея в новой жизни решила навестить своих бывших, а заодно проверить, намного ли она изменилась в советский период.
Два янтарных корпуса утопают в боярышниковых зарослях. Зардевшие листья щедрым вихрем падает в ноги высокой суховатой старушке, любовавшейся осенней роскошью. Она привычно просчитывает этажи, находит свой отворенный балкон и гадает: какой же номер нынче? Если понедельник, то в конце первой серии на ужин черная, прозванная гречной, каша с молоком. А если на обед имели рыбные котлеты, то сегодня не иначе четверг по всей стране и повторение седьмой серии на полдник. Господи, да ведь номер здесь ни при чем. Число какое и день?! Разве надо помнить номера, если устала доживать, а доживаешь в богадельне уж лет десять, никак не меньше. В каюту за кружкой железной и ложкой ноги сами отведут. И они ведут, постукивая третьей — деревянной, по каменистой дорожке, сначала по аллее вековых дубов, затем к березовой опушке, откуда смотрятся сказочно два пяти-палубных корабля, присмиревших в шелестящей гавани последнего приюта, где каждый новый день — поминание, череда будней и будней. Что еще-то делать, прокручивая киноленту потерь?
Матрена Сергеевна возвращается к третьей серии: запеканка с кефиром на ужин. Косо уползающие лучи солнца позолотили непривычный силуэт. Она сразу вспомнила багровый бархат, да уж нет позолоты, да уж это не платье, а летнее пальто с пелеринкой, шитой гарусом, да и коротюсенькое, что аж икры видать, и шляпка крохотна с вуалькой траурной, но все одно, узнала!
- Батюшки-светы! Княгинюшка, - всплеснула она руками.
Княгиня в ответ улыбается снисходительно, оглядывая Матренку. Голос Алфеи тихий, грустный. Матрена Сергеевна уголком казенного платочка в крапинку промакивает слезу, не веря ни глазам, ни слуху, охает, поминая всех святых. Княгиня смеется над испугом и недоумением состарившейся служанки.
- Ну как вы здесь, не скучаете? Матренушка, да время для меня ничего не значит. Хватит уже чураться меня.
- Да, грех жаловаться. Мы тут уходим помаленьку.
- Ну, полно-полно. Я у вас сестрой милосердия побуду.
Они присели на скамейку, не спугнув воркующих голубей.
- Помилуй Бог, да за что же вас сюда-то, барыня? Что ж князь допустил такое?
- Сгинул князь в тридцатом. Так-то, милая.
- Да-а… граф-то думал, что титул охранит вас. Мне ведь Полинка все рассказала, да поздно. А граф-то наш как убивался, как убивался! Ах, если бы я раньше встретила ее. Если бы знать, где вас искать, найти… Уж он-то и в Москву пробирался, и в имениях искал. Да стра… страсть-то какая, прости Господи. Как же тут не разминуться!
- Как же ты, милая, жила?
Княгиня откинула вуалетку, не тая печали.
- А что я? Я как все. Страху натерпелась. Они на другой же день пришли. Где, да где? Комиссара-то ихнего в ту же ночь уходил кто-то. Сказываю: «Ехали барыня восвояси». Так там один такой пожалел деток малых, отпустил меня, подумал, рехнулась баба на сносях. Я в деревню скорей, по первому льду бегу, под ногами прогибается, трещит на всю округу. Я к Богородице, заступись, молю. А как на берег-от взошла, да и оглянулась, так не след за мной, а полынья стелется, и дом ваш пылат уж. Я не стала дожидаться, а в город скорей, да на Офицерской громят уж, обыск. А про Шпалерную не дознались. Почитай, и детки мои состарились, так там и живут в квартирке, где я спала прежде. А уж в ваших-то комнатах нагородили, напакостили, коммунальщики. Да что говорить-то, Смольный близко, а рядом такое видела, жуть. А Полинку из князева дворца скорехонько выставили, пионерам отдали. Но ничего, сказывали внучата, что театр целехонек, не все растащили. Вкус-мол художественный имели, теперь им сказывают на экскурсиях. Мы с ней уж как вырастили деток, так наладились в Москву, в метро, перед самой-то войной. Боязно, все выпытывали, интересовались графом, князем, вами…
Княгиня прерывисто вдохнула осенней свежести.
- Выходит, что вернулся граф? Возвращался? Вот уж и не мечтала даже.
- Так, голубушка, стало быть. Теперь одна?
- Нет, мальчик у меня растет.
- Дал-то Бог в кои-то веки. А муж кто?
- Просто инженер. Обмишурилась, как видишь.
- Не тужи, всяко бывает. Ну идем-идем, покажу наших, николаевских.