Когда разговор идёт о фильмах
Феллини, эпитеты "великий", "эпический", "притчевый" кажутся неуместными. По-настоящему большие произведения разговаривают с твоей душой практически напрямую: это уже потом ты понимаешь или выясняешь, что какой-то персонаж был метафорой чего-то, что вот эта сцена была символом того-то, но в сам просмотр - это совершенно живой диалог с автором, который ведётся на уровне, который описывают разве что духовные книги, когда говорят о всечеловеческом, едином разуме или чём-то таком, что никто толком не понимает, но к чему в редкие моменты удаётся прикоснуться, посредством, например, картин
Феллини.
Как это часто бывает не только у режиссёров, но и у литераторов, человек здесь рассматривается сквозь призму культуры. Культуры, которая больше не в состоянии стать всем великой матерью или великим собеседником по той простой причине, что она умерла, и мы везём её прах, чтобы развеять его и тем самым выразить своё уважение.
Но любовь к культуре только ненадолго отсрочивает крах цивилизации, залп почтения - вот и всё, на что она способна. Говорят, всё это получилось случайно: кто-то бросил бомбу, где-то что-то взорвалось, но так ли уж это важно, если никто не в состоянии оказался предотвратить трагедию или хотя бы сохранить лицо.
Конечно, фильм не настолько прямолинеен, чтобы можно было разложить всё по коробкам, как в баснях: Эдмеа Тетуа - это культура, сам корабль — это некий "вишнёвый сад" и его обитатели. Режиссёр позволяет себе типично брехтовский тычок, когда ближе к концу показывает съёмочную группу: эй, это метафора, даже метафора метафоры (поскольку за съёмочной группой, снимающей корабль, есть ещё одна, снимающая съёмочную группу, снимающую корабль), поэтому не нужно возгораться праведным гневом по поводу сербских беженцев. И всё же образы настолько сильны, что сами подсказывают свою интерпретацию, продолжая при этом оставаться вполне натуралистичными персонажами.
Одна из самых запоминающихся сцен — эпизод в котельной, когда артисты начинают петь для рабочих только ради соревнования друг с другом.
Эту сцену, должно быть, очень сложно смотреть, если ты сам режиссёр или писатель и у тебя ещё при этом есть совесть. Вместо того, чтобы быть универсальным языком, по словам самого Феллини, "искусством жить на земле", культура показана бахвальством, пустой виртуозностью.
Потом профессора бросаются исправлять культуру у оказавшихся на борту беженцев, поскольку они неправильно исполняют ритуальный танец плодородия, и тут происходит событие как будто прямиком из "Игры в бисер" Гессе: в конце романа наставник пытается угнаться за молодым воспитанником и тонет в холодном озере, так и тут - учёный, попытавшийся воспроизвести "правильный" танец выдыхается и теряет сознание.
"И корабль плывёт" - вообще цветник отсылок, однако, если зритель их не распознает, это ничуть не помешает пониманию смысла. На такое способны только настоящие гении.