Это было раннее утро 16 июля 1945 года, и Роберт Оппенгеймер ждал в бункере момента, который должен был изменить мир. В 10 километрах от него, в бледных песках пустыни Джорнада-дель-Муэрто (штат Нью-Мексико), должно было начаться первое в мире испытание атомной бомбы под кодовым названием «Тринити».
Внешний вид Оппенгеймера представлял собой картину нервного истощения. Он всегда был стройным, но после трёх лет работы в качестве директора «Проекта Y», научного подразделения «Манхэттенского инженерного округа», который разрабатывал и создавал бомбу, его вес снизился до чуть более 52 кг. При росте 178 см это делало его чрезвычайно худым. В ту ночь он спал всего четыре часа, его мучило беспокойство и кашель курильщика.
Этот день в 1945 году - один из нескольких поворотных моментов в жизни Оппенгеймера, описанных историками Каем Бердом и Мартином Шервином в их биографической книге «Американский Прометей» (2005 год), которая легла в основу нового биографического фильма про Оппенгеймера, вышедшего 19 июля в США.
В последние минуты обратного отсчёта, как сообщают Берд и Шервин, армейский генерал наблюдал за настроением Оппенгеймера с близкого расстояния: «Доктор Оппенгеймер становился всё более напряжённым по мере того, как истекали последние секунды. Он почти не дышал...».
Взрыв, когда он произошёл, затмил Солнце. Сила взрыва, равная 21 килотонне тротила, была самой большой из когда-либо наблюдавшихся. Взрыв вызвал ударную волну, которая ощущалась на расстоянии 160 км. По мере того как грохот поглощал пейзаж, а в небе поднималось грибовидное облако, выражение лица Оппенгеймера смягчилось и превратилось в выражение «огромного облегчения». Через несколько минут друг и коллега Оппенгеймера Исидор Раби увидел его издалека: «Я никогда не забуду его походку; я никогда не забуду, как он вышел из машины... его походка была твёрдой и уверенной. Он сделал это».
В интервью, взятых в 1960-х годах, Оппенгеймер придал своей реакции дополнительную серьёзность, заявив, что в моменты после взрыва ему на ум приходили строки из индуистского писания «Бхагавадгита»: «Теперь я стал Смертью, разрушительницей миров».
Фото: bbc.com
В последующие дни друзья отмечали, что он всё больше погружался в депрессию. «В течение этих двух недель Роберт был очень спокоен и задумчив, - вспоминал один из них, - потому что он знал, что должно произойти». Однажды утром его друг услышал, как он сетовал (в снисходительных выражениях) на неизбежную судьбу японцев: «Эти бедные маленькие люди, эти бедные маленькие люди». Но уже через несколько дней он снова был нервным, сосредоточенным, требовательным.
На встрече со своими военными коллегами он, казалось, совсем забыл о «бедных маленьких людях». По словам Берда и Шервина, вместо этого он был сосредоточен на важности правильных условий для сброса бомбы: «Конечно, они не должны сбрасывать её в дождь или туман... Не позволяйте им взрывать её слишком высоко. Установленная цифра как раз подходит. Не позволяйте ей подниматься, иначе цель не получит необходимых повреждений».
Когда менее чем через месяц после «Тринити» он объявил толпе своих коллег об успешной бомбардировке Хиросимы, один из зрителей заметил, как Оппенгеймер «сжал и вскинул руку над головой, как победитель». Аплодисменты «практически подняли крышу».
Оппенгеймер был эмоциональным и интеллектуальным сердцем Манхэттенского проекта: как никакой другой человек он способствовал воплощению в реальность создание бомбы. Джереми Бернштейн, работавший с ним после войны, был убеждён, что никто другой не смог бы этого сделать. Как он написал в 2004 году в своей биографической книге, «если бы Оппенгеймер не был директором Лос-Аламоса, я убеждён, что, к лучшему или худшему, Вторая мировая война закончилась бы... без применения ядерного оружия».
Разнообразие реакций Оппенгеймера на результаты своих трудов, не говоря уже о том, с какой скоростью он их преодолевал, может показаться обескураживающим. Сочетание нервной хрупкости, амбициозности, грандиозности и болезненной мрачности трудно совместить в одном человеке, особенно в том, который сыграл такую важную роль в таком проекте.
По мнению Берда и Шервина, противоречия в характере Оппенгеймера - качества, из-за которых и друзья, и биографы не могут найти ему объяснения, - похоже, присутствовали с самых ранних лет его жизни. Оппенгеймер родился в Нью-Йорке в 1904 году и был ребёнком немецких евреев-иммигрантов в первом поколении, разбогатевших на торговле текстилем. Семья жила в большой квартире в Верхнем Вест-Сайде с тремя горничными, шофёром и предметами европейского искусства на стенах.
Несмотря на такое роскошное воспитание, друзья детства вспоминали Оппенгеймера как неизбалованного и щедрого человека. Школьная подруга Джейн Дидишейм вспоминала о нём как о человеке, который «необычайно легко краснел», был «очень хрупким, очень застенчивым», но при этом «очень гениальным». «Очень быстро все признали, что он отличается от всех остальных и превосходит их», - говорит она.
К девяти годам он читал философию на греческом и латыни, был одержим минералогией - бродил по Центральному парку и писал письма в Нью-Йоркский минералогический клуб о том, что он нашёл. Его письма были настолько грамотными, что в клубе его приняли за взрослого и пригласили выступить с докладом.
По словам Берда и Шервина, эта интеллектуальная натура способствовала некоторой отстранённости и обособленности молодого Оппенгеймера. «Он был обычно занят тем, что делал или о чём думал», - вспоминал один из друзей. Ему было неинтересно соответствовать гендерным ожиданиям - он не проявлял интереса к спорту или «грубой и шумной жизни своей возрастной группы», как выразился его двоюродный брат; «его часто дразнили и высмеивали за то, что он не похож на других парней». Но родители были уверены в его гениальности.
Когда Оппенгеймер уехал из дома, чтобы изучать химию в Гарвардском университете, обнаружилась неустойчивость его психологического склада: хрупкое высокомерие и тонко замаскированная чувствительность, как оказалось, сослужили ему плохую службу.
Фото: bbc.com
В письме 1923 года, опубликованном в сборнике 1980 года под редакцией Алисы Кимбал Смит и Чарльза Вайнера, он писал: «Я тружусь и пишу бесчисленные диссертации, заметки, стихи, рассказы и всякий хлам... Я развожу вонь в трёх разных лабораториях... Я подаю чай и беседую о науке с несколькими заблудшими душами, уезжаю на выходные, чтобы превратить остатки энергии в смех и изнеможение, читаю по-гречески, совершаю необдуманные поступки, ищу письма на своём столе и жалею о том, что не умер. Вуаля».
Последующие письма, собранные Смит и Вайнером, показывают, что проблемы продолжались и во время учёбы в аспирантуре в Кембридже (Англия). Его наставник настаивал на прикладной лабораторной работе - одной из слабостей Оппенгеймера. «Мне приходится очень несладко», - писал он в 1925 году. «Лабораторные работы - это ужасная скука, и я настолько плохо справляюсь с ними, что невозможно почувствовать, что я чему-то учусь».
У Оппенгеймера был эмоциональный срыв. Он намеренно оставил на столе своего преподавателя яблоко, отравленное лабораторными химикатами.
Позднее друзья предположили, что им двигала зависть и чувство неполноценности. Преподаватель не съел яблоко, но место Оппенгеймера в Кембридже оказалось под угрозой, и он мог сохранить его только при условии, что обратится к психиатру. Психиатр диагностировал психоз, но затем выписал его, сказав, что лечение не принесёт пользы.
Вспоминая об этом периоде, Оппенгеймер позже скажет, что во время рождественских праздников он всерьёз подумывал о самоубийстве. В следующем году, во время визита в Париж, его близкий друг Фрэнсис Фергюссон сообщил ему, что сделал предложение своей девушке. В ответ Оппенгеймер попытался его задушить: «Он набросился на меня сзади с ремнём от багажника, - вспоминал Фергюссон, - и обмотал его вокруг моей шеи... Мне удалось отстраниться, и он упал на землю, рыдая».
Похоже, что там, где психиатрия подвела Оппенгеймера, на помощь пришла литература. По словам Берда и Шервина, во время пешей прогулки по Корсике он прочитал книгу
Марселя Пруста «В поисках утраченного времени», найдя в ней отражение собственного душевного состояния. Он выучил наизусть отрывок из книги о том, что «
безразличие к страданиям, которые человек причиняет», является «
ужасной формой жестокости».
Вопрос об отношении к страданиям оставался неизменным, он определял интерес Оппенгеймера к духовным и философским текстам на протяжении всей его жизни и в итоге сыграл важную роль в работе, которая определила его репутацию. Комментарий, который он сделал своим друзьям в тот же праздник, окажется пророческим: «Больше всего я восхищаюсь человеком, который становится необычайно хорош во многих делах, но при этом сохраняет лицо, залитое слезами».
В Англию он вернулся в более светлом расположении духа, чувствуя себя, как он позже вспоминал, «гораздо добрее и терпимее». В начале 1926 года он познакомился с директором Института теоретической физики Геттингенского университета в Германии, который быстро убедился в талантах Оппенгеймера как теоретика и пригласил его на учёбу.
Впоследствии он назвал 1926 год годом своего «прихода в физику». Этот год стал поворотным. В следующем году он получил степень доктора философии и постдокторскую стипендию. Он также стал частью сообщества, стимулировавшего развитие теоретической физики, познакомился с учёными, которые стали его друзьями на всю жизнь. Многие из них впоследствии присоединились к Оппенгеймеру в Лос-Аламосе.
Вернувшись в США, Оппенгеймер провёл несколько месяцев в Гарварде, после чего продолжил свою карьеру физика в Калифорнии. Тон его писем этого периода отражает более спокойный и великодушный настрой. Он писал своему младшему брату о романтических отношениях и о своём постоянном интересе к искусству.
В Калифорнийском университете в Беркли он работал в тесном контакте с экспериментаторами, интерпретируя их результаты по космическим лучам и ядерному распаду. Позднее он рассказывал, что оказался «единственным, кто понимал, о чём идет речь». По его словам, созданный им отдел был обусловлен необходимостью рассказать о теории, которую он любил: «Объяснять сначала преподавателям, сотрудникам и коллегам, а затем всем, кто будет слушать... что было изучено, в чём заключались нерешённые проблемы».
Поначалу он описывал себя как «трудного» преподавателя, но именно в этой роли Оппенгеймер отточил харизму и социальные навыки, которые помогали ему во время работы в Проекте Y. Один из коллег, цитируемый Смит и Вайнером, вспоминал, что его студенты «подражали ему, как могли. Они копировали его жесты, его манеры, его интонации. Он действительно повлиял на их жизнь».
В начале 1930-х годов, укрепляя свою научную карьеру, Оппенгеймер продолжал подрабатывать в гуманитарных науках. Именно в этот период он открыл для себя индуистские писания, выучил санскрит, чтобы прочитать в оригинале «Бхагавадгиту» - текст, из которого он впоследствии взял знаменитую цитату. Похоже, что его интерес был не только интеллектуальным, но и продолжением библиотерапии, начатой с Пруста в 20 лет.
«Бхагавадгита», повествующая о войне между двумя главами аристократической семьи, дала Оппенгеймеру философское обоснование, которое было непосредственно применимо к моральной двусмысленности, с которой он столкнулся в проекте Y. В ней подчёркивались идеи долга, судьбы и отстранённости от результата, а страх перед последствиями не может служить оправданием бездействия.
В письме к брату от 1932 года Оппенгеймер специально ссылается на Гиту и называет войну одним из обстоятельств, которое могло бы дать возможность применить такую философию на практике:
«Я верю, что благодаря дисциплине... мы можем достичь безмятежности... Я верю, что благодаря дисциплине мы научимся сохранять то, что необходимо для нашего счастья, во всё более и более неблагоприятных обстоятельствах... Поэтому я думаю, что все вещи, которые способствуют дисциплинированности: учёба, наши обязанности перед людьми и обществом, война... должны быть встречены нами с глубокой благодарностью, ибо только через них мы можем достичь хотя бы минимальной отрешённости, и только так мы можем познать мир».
В середине 1930-х годов Оппенгеймер также познакомился с Джин Тэтлок, психиатром и врачом, в которую он влюбился. По мнению Берда и Шервина, сложность характера Тэтлок была равна сложности характера Оппенгеймера. Она была очень начитана. Друг детства назвал её «тронутой величием».
Оппенгеймер не раз делал Тэтлок предложение, но она отказывала ему. Благодаря ей он познакомился с радикальной политикой и поэзией Джона Донна. Они продолжали изредка встречаться и после того, как в 1940 году Оппенгеймер женился на биологе Кэтрин Харрисон. Кэтрин должна была присоединиться к Оппенгеймеру в проекте Y, где она работала флеботомистом, исследуя опасность радиации.
Фото: bbc.com
В 1939 году физики были гораздо более обеспокоены ядерной угрозой, чем политики, и именно письмо
Альберта Эйнштейна впервые обратило на эту проблему внимание высшего руководства правительства США. Реакция была медленной, но тревога в научном сообществе продолжала распространяться, и в конце концов президента убедили принять меры.
Будучи одним из выдающихся физиков, Оппенгеймер стал одним из учёных, назначенных для более серьёзного изучения возможностей создания ядерного оружия.
К сентябрю 1942 года, отчасти благодаря команде Оппенгеймера, стало ясно, что создание бомбы возможно, и начали формироваться конкретные планы по её разработке. По словам Берда и Шервина, узнав, что его имя выдвигается в качестве руководителя этого проекта, Оппенгеймер начал собственные приготовления.
Позднее Эйнштейн сказал: «Беда Оппенгеймера в том, что он любит тех, кто не любит его - правительство Соединенных Штатов». Его патриотизм и желание угодить явно сыграли свою роль при приёме на работу. Генерал Лесли Гровс, военный руководитель Манхэттенского инженерного района, был ответственным за поиск научного руководителя для проекта бомбы. Когда Гровс предложил Оппенгеймера в качестве научного руководителя, он встретил сопротивление.
Вызывало беспокойство «крайне либеральное происхождение» Оппенгеймера. Но Гровс не только отметил его талант и имеющиеся знания в области науки, но и указал на его «непомерные амбиции». Это заметил и начальник службы безопасности Манхэттенского проекта: «Я убедился, что он не только предан своему делу, но и не позволит ничему помешать успешному выполнению поставленной перед ним задачи и тем самым занять своё место в истории науки».
Фото: bbc.com
В книге 1988 года «Создание атомной бомбы» Исидор Раби пишет, что считал это назначение «самым невероятным», но позже признал, что это был «настоящий гениальный ход со стороны генерала Гровса».
В Лос-Аламосе Оппенгеймер как нигде применял свои противоречивые междисциплинарные убеждения. В своей автобиографии 1979 года физик австрийского происхождения Отто Фриш вспоминал, что Оппенгеймер набрал не только необходимых учёных, но и «художника, философа и ещё несколько персонажей; он чувствовал, что без них цивилизованное сообщество было бы неполным».
После войны отношение Оппенгеймера, похоже, изменилось. Он назвал ядерное оружие инструментом «агрессии, внезапности и террора», а оружейную промышленность – «дьявольской работой». На одной из встреч в октябре 1945 года он, как известно, сказал президенту Трумэну: «Я чувствую, что на моих руках кровь». Позднее президент сказал: «Я сказал ему, что кровь на моих руках - пусть я один буду об этом беспокоиться».
Во время разработки бомбы Оппенгеймер использовал один аргумент, чтобы развеять этические сомнения свои и своих коллег. Он говорил им, что они, как учёные, не несут ответственности за принятие решений о том, как должно быть использовано оружие, а только за выполнение своей работы. А кровь, если она будет, будет на руках политиков.
Однако, судя по всему, как только дело было сделано, уверенность Оппенгеймера в этом положении пошатнулась. В в послевоенный период, работая в Комиссии по атомной энергии, он выступал против разработки новых видов оружия, в том числе более мощной водородной бомбы, к созданию которой его работа проложила путь.
Эти усилия привели к тому, что в 1954 году Оппенгеймер попал под расследование правительства США и был лишён допуска к секретной информации, что означало прекращение его участия в политической деятельности. Научное сообщество встало на его защиту.
Философ Бертран Рассел в 1955 году в своей статье в журнале New Republic отметил, что «расследование показало, что он совершал ошибки, причём одна из них с точки зрения безопасности была довольно серьёзной. Но не было никаких доказательств нелояльности или чего-либо, что можно было бы считать изменой... Учёные оказались перед трагической дилеммой».
На протяжении последних десятилетий жизни Оппенгеймера он параллельно выражал гордость за технические достижения и вину за их последствия. В его высказываниях проскальзывала и нотка смирения: он не раз говорил, что создание бомбы было просто неизбежно. Последние 20 лет своей жизни он провёл в качестве директора Института перспективных исследований в Принстоне (штат Нью-Джерси), работая вместе с Эйнштейном и другими физиками.
Фото: bbc.com
Как и в Лос-Аламосе, он всячески поощрял междисциплинарную работу и в своих выступлениях подчёркивал, что наука нуждается в гуманитарных дисциплинах, чтобы лучше понимать их следствия. С этой целью он привлёк к работе целый ряд ненаучных специалистов, включая поэтов и психологов.
Позднее он стал рассматривать атомную энергию как проблему, превосходящую интеллектуальный инструментарий своего времени, как, по словам президента Трумэна, «новую силу, слишком революционную, чтобы рассматривать её в рамках старых идей».
В своей речи, произнесённой в 1965 году и позднее опубликованной в сборнике «Необычный смысл» в 1984 году, он сказал: «Я слышал от некоторых великих людей нашего времени, что когда они находили что-то поразительное, они знали, что это хорошо, потому что боялись». Говоря о моментах, когда научные открытия вызывали у него тревогу, он любил цитировать поэта Джона Донна: «Всё разлетелось на куски, вся связность исчезла».
Джон Китс, другой поэт, которого любил Оппенгеймер, придумал выражение «отрицательная способность», чтобы описать общее качество людей, которыми он восхищался. Похоже, что нечто подобное имел в виду философ Рассел, когда писал о «неспособности Оппенгеймера видеть вещи просто, неспособности, которая неудивительна для человека, обладающего сложным и тонким умственным аппаратом».
Описывая противоречивость Оппенгеймера, его изменчивость, постоянное метание между поэзией и наукой, его привычку не поддаваться простому описанию, возможно, можно выявить те самые качества, которые сделали его способным довести проект по создания бомбы до конца. Даже в разгар этой великой и страшной гонки Оппенгеймер сохранил «залитый слезами лик», который он предсказывал в 20 лет. Считается, что название «Тринити» было выбрано благодаря стихотворению Джона Донна из его сонета:
«Терзай мне сердце, Триединый Бог.
Меня исправить не пытайся зря.
Ты свергни, в прах сожги и вновь создай меня,
Чтобы возвыситься и встать я смог…»
Джин Тэтлок, которая познакомила Оппенгеймера с Донном и в которую, как считают некоторые, он был влюблён, покончила с собой за год до испытаний. Проект создания бомбы был полностью пропитан воображением Оппенгеймера, его чувством романтики и трагедии.
Фото: radiovan.fm
Возможно, генерал Гровс, приглашая Оппенгеймера на работу в проекте Y, выявил именно непомерные амбиции, а возможно, его способность на время принять идею непомерных амбиций.
В той же степени, что и результат исследований, бомба была продуктом способности и желания Оппенгеймера представить себя человеком, способным воплотить её в жизнь.
Будучи курильщиком с подросткового возраста, Оппенгеймер на протяжении всей жизни страдал от туберкулёза. Он умер от рака горла в 1967 году в возрасте 62 лет. За два года до смерти, в редкие минуты спокойствия, он исследовал различия между научной деятельностью и поэзией. В отличие от поэзии, говорил он, «наука занимается тем, что учит не повторять ошибок».