Выдающийся мыслитель и писатель, лауреат Нобелевской премии 1957 года Альбер Камю родился в Алжире, окончил философский факультет в Оранском университете. Детство Камю прошло в среде белой бедноты. В студенческие годы он активно работал в передвижном театре труда. Писатель состоял в Комитете содействия Международному движению в защиту культуры против фашизма, был членом коммунистической партии, но вышел из нее в 1937 году, возложив на коммунистическую идеологию вину за советский вариант казарменного социализма, уверовав в фатальную неизбежность перерождения Прометея в Цезаря.
Культура Средиземноморья воспринята Камю как основа ранней пантеистической концепции личности. Она базировалась на почти обожествленной вере в радость бытия, отождествлении Бога и природы, в которой растворено божественное начало. Увлечение языческими культурами и дохристианскими заветами отразилось в сборнике Камю "Бракосочетание" (1939).
Постепенно под влиянием событий истории Камю переходит к концепции человека абсурдного, которая предопределит все нараставший интерес писателя к экзистенциализму. В том, что это философское направление стало своеобразной религией творческой интеллигенции первой половины века, есть немалая заслуга Aльбера Камю, все творчество которого от новелл, драм, романов до эссе и речей является философскими трактатами и притчами экзистенциализма.
Концепция человека абсурдного подробно разработана Камю в эссе "Миф о Сизифе" и повести "Посторонний", опубликованных в 1942 году. Через призму этих двух книг нетрудно представить себе круг вопросов и ракурсы их рассмотрения в школе литературного экзистенциализма, сложившейся во Франции в сороковые годы.
"Миф о Сизифе", над которым писатель работал с 1936 по 1941 год, состоит из четырех частей. Это - "Рассуждения об абсурде", "Человек абсурда","Абсурдное творчество" и краткая беллетристическая интерпретация легенды, давшей название всей работе. Рассматривая различные версии Сизифа, в том числе и гомеровский вариант, Камю приходит к выводу, что Сизиф, обреченный богами вкатывать на вершину горы огромный камень, который сразу же под тяжестью собственного веса низвергается обратно к подножию, и есть герой абсурда. "Презрение к богам, ненависть к смерти, жажда жизни стоили ему несказанных мук, когда человеческое существо заставляют заниматься делом, которому нет конца. И это расплата за земные привязанности", - констатирует писатель и предлагает читателю более пристально вглядеться в Сизифа во время краткой передышки и спуска. Это час, когда можно вздохнуть облегченно, час "просветления ума". В каждое из таких мгновений Сизиф, подчеркивает Камю, "возвышается духом над своей судьбой. Он крепче обломка скалы".
Камю предлагает Сизифу возвыситься над своим уделом (камнем), обузой, богами и осознать, что "его судьба принадлежит ему самому", а "обломок скалы - его собственная забота". Как только Сизиф открывает для себя эту истину, принимает свое существование как заботу, понимает, что нет солнечного света без мрака и от ночи никуда не уйдешь, он становится человеком абсурда. Смиряясь со своей судьбой, принимая ее как данность, он находит силы возвыситься над богами: "В тот мимолетный миг, когда человек окидывает взглядом все им прожитое, Сизиф, возвращаясь к своему камню, созерцает чреду бессвязных действий, которая и стала его судьбой, сотворенной им самим, спаянной воедино его собственной памятью и скрепленной печатью его слишком быстро наступившей смерти. И так, уверенный в человеческом происхождении всего человеческого, подобный слепцу, жаждущему прозреть и твердо знающему, что его ночь бесконечна, Сизиф шагает во веки веков. Обломок скалы катится по сей день".
Сизиф, персонаж древней легенды, в эссе Камю становится символом Человека, его судьбы, обреченности на смерть и неизбежности экзистанса в абсурдном мире. В других разделах эссе исходная позиция автора излагается более подробно, абсурд для него - отправная точка. Чувство абсурда, пишет он, может поразить любого человека на повороте любой улицы; абсурд обнаруживает себя на каждом шагу - в плотности и чуждости мира, в бесчеловечном, которое источают люди, в невозможности ответить на вопрос "зачем живет человек", в невольной растерянности при виде того, чем мы являемся на самом деле, ибо вокруг тошнота (здесь Камю цитирует Сартра, не называя его). Об абсурде, продолжает Камю, напоминает и тот чужак, который смотрит на нас из глубины зеркала, с наших собственных фотографий. И, наконец, Камю резюмирует: "Человек абсурда начинается там, где кончается человек, питающий надежды, где дух, перестав восхищаться игрой со стороны, хочет сам в нее вступить".
В аспекте предложенной темы Камю, как видим, полемизирует с Хайдеггером, Ясперсом, Шестовым, Кьеркегором - философами, разрабатывавшими основополагающие принципы экзистенциализма, не все принимая у своих предшественников. Ссылается автор Сизифа и на проблемы донжуанства, и на героев Достоевского, цитирует мысли Гамлета, широко вводя культурологический фон для своих положений.
Художественным вариантом философского эссе "Миф о Сизифе" можно назвать повесть Камю "Посторонний", композиционно напоминающую краткий вариант "Преступления и наказания" Достоевского. Повесть состоит из двух частей; в них изложена хроника одного достаточно заурядного (если можно считать таковым убийство человека) преступления и последовавшего за ним наказания. Француз Мерсо в жаркий день под палящим солнцем на берегу моря убивает араба. Стреляет в лежащего на песке человека, даже не попытавшегося вскочить или защищаться, хотя у него имелся при себе нож. Мерсо выстрелил в него раз, а потом еще четыре раза в уже неподвижное тело. День как бы застыл в океане расплавленного металла, и соединилось то, что несет в себе фамилия Мерсо (Meur Sault - смерть и солнце). Два эти слова звучат как рефрен к его жизни и к концепции абсурдного героя у Камю.
Убийство выглядит странно, если не учитывать жизненную философию Мерсо - человека абсурдного, развивающего на конкретной ситуации из живой действительности мифологическую конструкцию Сизифа; человека одинокого и не принимающего ритуалов, которым следуют люди, не принимающего ни их этики, ни их страданий и привязанностей. Он - чужой и посторонний. Многое в Мерсо и его преступлении проясняется в ходе расследования преступления, мотивов и причин убийства.
Расследование начинается с самой первой строки повести, где читатель знакомится с Мерсо. Разгадка преступления - в его личности, его отношении к миру и стилю бытия.
Расследование автора - объективное и доброжелательное, и потому оно существеннее, чем расследование, которое проведут официальные структуры суда, проведут безразлично по отношению к личности Мерсо и слишком лениво, чтобы установить истинные причины происшедшего. Судьба Мерсо мало кого волнует в этих официальных структурах государства. Есть процессы посенсационнее, и даже журналисты не проявили интереса к делу Мерсо. Единственное чувство, которое тот вызывает у всех,- недоумение, а публика, пришедшая "позевать" в суде, вообще с самого начала отнеслась к нему враждебно уже потому, что почувствовала в нем чужака, из другой стаи, другой породы и образа мыслей. А поскольку он - чужак, то, чем суровее будет приговор, тем большее удовлетворение испытает общественность.
Все сведения о Мерсо, которые приведены в первой части повести, во второй оборачиваются показаниями против него на судебном процессе. Доказательством его чужеродности, а значит, и вины является стиль его отношений с подругой, поведение на похоронах матери, участие в делах соседа Раймона Синтеса. По просьбе соседа, чьи занятия сутенерством ни у кого не вызывали сомнений, Мерсо написал письмо одной арабской девушке. Это лживое, гнусное письмо (тем более что оно касалось чужой интимной жизни) послужило поводом для сведения счетов с бедной девушкой. А на суде именно это письмо стало основанием для вынесения Мерсо окончательного приговора - смертной казни. Мотив, которым Мерсо объяснил сам факт написания письма, имевшего целью лишь угодить соседу ("У меня не было никакой причины писать так, чтобы ему не понравилось"), только усилил предположение о преднамеренном убийстве. Не помогло разбирательству и поведение Мерсо на суде, его безразличие и отчужденность, как будто речь шла о ком-то другом, совершившем убийство, о постороннем.
Название повести фиксирует мироощущение героя; повествование от первого лица дает возможность познакомиться с его бытием и образом мыслей, понять суть его "посторонности". Мерсо равнодушен к жизни в ее привычном этическом смысле. Он отбрасывает все ее измерения, кроме единственного - своего собственного существования. В этом существовании не действуют привычные нормы: говорить женщине, что ты ее любишь; плакать на похоронах матери; думать о последствиях своих поступков. Здесь можно не притворяться и не лгать, а говорить и делать то, к чему ведет само существование, не думая о завтрашнем дне, потому что только психологические мотивировки и есть единственно верные мотивировки человеческого поведения.
Герой Камю не решает социальных вопросов; общественно-исторических обстоятельств для него не существует. Единственное, в чем он уверен, это то, что скоро придет к нему смерть. Он знает также, что ничто не имеет значения, что жизнь не стоит того, чтобы "за нее цепляться":"Ну что ж, я умру. Раньше, чем другие,- это несомненно. Но ведь всем известно, что жизнь не стоит того, чтобы за нее цепляться. В сущности не имеет большого значения, умрешь ли ты в тридцать или в семьдесят лет,- в обоих случаях другие-то люди, мужчины и женщины, будут жить, и так идет уже многие тысячелетия".
Смерть как проявление абсурдности существования - вот основа освобождения героя Камю от ответственности перед людьми. Он раскрепощен, ни от кого не зависит, ни с кем не хочет себя связывать. Он - посторонний в отношении к жизни, которая ему представляется нелепым собранием всевозможных ритуалов; он отказывается выполнять эти ритуалы. Гораздо важнее любых принципов и обязательств, долга и совести для Мерсо то, что в момент совершения им убийства было нестерпимо жарко, а голова страшно болела, что "солнце сверкнуло на стали ножа... и Мерсо будто ударили в лоб длинным острым клинком, луч сжигал ресницы, впивался в зрачки и глазам было больно". Солнце вообще преследовало героя Камю: судебное разбирательство открылось в самый разгар лета, когда в небе сверкало солнце, и проходило при все усиливающейся жаре. Солнце и смерть - составные фамилии Мерсо - читаются в повести как символы радости и боли, трагизма человеческого бытия: "Из бездны моего будущего в течение всей моей нелепой жизни подымалось ко мне сквозь еще не наставшие годы дыхание мрака, оно все уравнивало на своем пути, все доступное мне в моей жизни, такой ненастоящей, такой призрачной жизни. Что мне смерть наших ближних, материнская любовь, что мне Бог, тот или иной образ жизни, который выбирают для себя люди, судьбы, избранные ими, раз одна-единственная судьба должна избрать меня самого, а вместе со мною и миллиарды других избранников, даже тех, кто именует себя, как господин кюре, моими братьями... Все кругом избранники. Все, все - избранники, но им тоже когда-нибудь вынесут приговор".
Конфликт, таким образом, в повести Камю находится на оси столкновения людей-автоматов, выполняющих ритуалы, и живого существа, не желающего их выполнять. Трагический исход здесь неизбежен. Трудно совместить собственное эгоистическое существование и движение человеческих масс, творящих историю. Мерсо напоминает и язычески раскрепощенную личность, выпавшую из лона церкви, и лишнего человека, и аутсайдера, который оформится в литературе во второй половине века.
Образ "постороннего" вызвал много различных толкований Он был воспринят в кругах европейской интеллигенции военного времени как новый "Экклезиаст", чему немало способствовало высказывание автора о своем герое: "Единственный Христос, которого мы заслуживаем". Французская критика проводила параллель между "посторонним" и молодежью тридцать девятого и шестьдесят девятого годов, так как и те и другие были своего рода посторонними и в бунте искали выход из одиночества.
Жан-Поль Сартр в статье «Объяснение "Постороннего"» (1943) трактует персонаж Камю как совершенно особую породу, требующую иных понятий, нежели привычные категории добра и зла, и принадлежащую к абсурду: «"Абсурден" тот человек, который из изначальной абсурдности, не колеблясь, извлекает все необходимые последствия... Что же такое абсурд как порядок вещей, как исходная данность? Не что иное, как отношение человека к миру. Абсурдность изначальная - прежде всего разлад, разлад между человеческой жаждой единения с миром и непреодолимым дуализмом разума и природы, между порывом человека к вечному и конечным характером его существования, между "беспокойством", составляющим самую его суть, и тщетой всех его усилий».
Посторонний" Камю - это герой своей эпохи в такой же степени, как Печорин был героем своего времени; это художественное воплощение тезиса Камю о том, что свобода есть "право не лгать". Роман "Чума" (1947) - философская притча, в которой Камю продолжает проверять позицию "постороннего" в экстремальной ситуации, требующей от "героя абсурдного" незамедлительного участия в событиях. Хроника стихийного бедствия, постигшего алжирский город Оран, задумана и решена как аллегория, возможная в двух прочтениях: конкретно-историческом (чума - фашизм) и в более широком смысле (чума - удел существования).
Во время внезапно вспыхнувшей эпидемии жители города, в большинстве своем обыватели, неспособные осмыслить катастрофу и принимающие свою судьбу, оказались в условиях вынужденной изоляции. На общем фоне Камю выcтраивает четыре модели поведения интеллигенции делающей свой выбор. Это - иезуит Панлу, верящий в очистительную силу справедливого наказания, журналист Раймон Рамбер и сын прокурора Тарру, помогающие санитарным дружинам сражаться против болезни и смерти, хотя этот выбор, казалось, никак не предопределен их взглядами и прежней жизнью, и, наконец, доктор Рье, выполняющий свой долг до конца. Однако подвижническая деятельность доктора расценена автором как бесконечное поражение: ведь чума пропала, как и возникла, сама по себе, с первым снегом. Доктор не разделяет всеобщую радость победы в финале романа, "...ибо он знал, что не ведала ликующая толпа и о чем можно прочесть в книжках,- что микроб чумы никогда не умирает, никогда не исчезает, что он может десятилетиями спать где-нибудь в завитушках мебели или стопке белья, что он терпеливо ждет своего часа в спальне, в подвале, в чемодане, в носовых платках и в бумагах и что, возможно, придет на горе и в поученье людям такой день, когда чума пробудит крыс и пошлет их околевать на улицы счастливого города".
Альбер Камю написал "Чуму" после победы над фашизмом, но он не делает акцент на социальных мотивировках, а скорее возводит эпидемию чумы в ранг универсального символа зла вообще, трагического удела смертного человека и его человеческой природы.
Близкие проблемы подняты в пьесах Камю "Калигула", написанной в 1938 году и опубликованной уже после войны, "Недоразумение" (1944), пьесе-мифе "Осадное положение" (1948), повести "Падение" (1956).