Альбер Камю. Концепция человека абсурдного

Выдающийся мыслитель и писатель, лауреат Нобелевской премии 1957 года Альбер Камю родился в Алжире, окончил философский факультет в Оранском университете. Детство Камю прошло в среде белой бедноты. В студенческие годы он активно работал в передвижном театре труда. Писатель состо­ял в Комитете содействия Международному движению в за­щиту культуры против фашизма, был членом коммуни­стической партии, но вышел из нее в 1937 году, возложив на коммунистическую идеологию вину за советский вариант ка­зарменного социализма, уверовав в фатальную неизбежность перерождения Прометея в Цезаря. 

Культура Средиземноморья воспринята Камю как основа ранней пантеистической концепции личности. Она базирова­лась на почти обожествленной вере в радость бытия, отожде­ствлении Бога и природы, в которой растворено божественное начало. Увлечение языческими культурами и дохристиан­скими заветами отразилось в сборнике Камю "Бракосочета­ние" (1939). 

Постепенно под влиянием событий истории Камю переходит к концепции человека абсурдного, которая предо­пределит все нараставший интерес писателя к экзистенциализму. В том, что это философское направление стало своеобразной религией творческой интеллигенции первой половины века, есть немалая заслуга Aльбера Камю, все творчество ко­торого от новелл, драм, романов до эссе и речей является фи­лософскими трактатами и притчами экзистенциализма. 

Концепция человека абсурдного подробно разработана Камю в эссе "Миф о Сизифе" и повести "Посторонний", опубликованных в 1942 году. Через призму этих двух книг не­трудно представить себе круг вопросов и ракурсы их рассмот­рения в школе литературного экзистенциализма, сложившей­ся во Франции в сороковые годы. 

"Миф о Сизифе", над которым писатель работал с 1936 по 1941 год, состоит из четырех частей. Это - "Рассуждения об абсурде", "Человек абсурда","Абсурдное творчество" и крат­кая беллетристическая интерпретация легенды, давшей назва­ние всей работе. Рассматривая различные версии Сизифа, в том числе и гомеровский вариант, Камю приходит к выводу, что Сизиф, обреченный богами вкатывать на вершину горы огромный камень, который сразу же под тяжестью собствен­ного веса низвергается обратно к подножию, и есть герой аб­сурда. "Презрение к богам, ненависть к смерти, жажда жизни стоили ему несказанных мук, когда человеческое существо заставляют заниматься делом, которому нет конца. И это рас­плата за земные привязанности", - констатирует писатель и предлагает читателю более пристально вглядеться в Сизифа во время краткой передышки и спуска. Это час, когда можно вздохнуть облегченно, час "просветления ума". В каждое из таких мгновений Сизиф, подчеркивает Камю, "возвышается духом над своей судьбой. Он крепче обломка скалы". Камю предлагает Сизифу возвыситься над своим уделом (камнем), обузой, богами и осознать, что "его судьба принадле­жит ему самому", а "обломок скалы - его собственная забота". Как только Сизиф открывает для себя эту истину, принимает свое существование как заботу, понимает, что нет солнечного света без мрака и от ночи никуда не уйдешь, он становится человеком абсурда. Смиряясь со своей судьбой, принимая ее как данность, он находит силы возвыситься над богами: "В тот ми­молетный миг, когда человек окидывает взглядом все им прожи­тое, Сизиф, возвращаясь к своему камню, созерцает чреду бес­связных действий, которая и стала его судьбой, сотворенной им самим, спаянной воедино его собственной памятью и скреплен­ной печатью его слишком быстро наступившей смерти. И так, уверенный в человеческом происхождении всего человеческого, подобный слепцу, жаждущему прозреть и твердо знающему, что его ночь бесконечна, Сизиф шагает во веки веков. Обломок ска­лы катится по сей день". 

Сизиф, персонаж древней легенды, в эссе Камю становит­ся символом Человека, его судьбы, обреченности на смерть и неизбежности экзистанса в абсурдном мире. В других разделах эссе исходная позиция автора излагается более подробно, аб­сурд для него - отправная точка. Чувство абсурда, пишет он, может поразить любого человека на повороте любой улицы; абсурд обнаруживает себя на каждом шагу - в плотности и чуждости мира, в бесчеловечном, которое источают люди, в невозможности ответить на вопрос "зачем живет человек", в невольной растерянности при виде того, чем мы являемся на самом деле, ибо вокруг тошнота (здесь Камю цитирует Сар­тра, не называя его). Об абсурде, продолжает Камю, напоми­нает и тот чужак, который смотрит на нас из глубины зерка­ла, с наших собственных фотографий. И, наконец, Камю резюмирует: "Человек абсурда начинается там, где кончается человек, питающий надежды, где дух, перестав восхищаться игрой со стороны, хочет сам в нее вступить". 

В аспекте пред­ложенной темы Камю, как видим, полемизирует с Хайдеггером, Ясперсом, Шестовым, Кьеркегором - философами, раз­рабатывавшими основополагающие принципы экзистенциа­лизма, не все принимая у своих предшественников. Ссылает­ся автор Сизифа и на проблемы донжуанства, и на героев Достоевского, цитирует мысли Гамлета, широко вводя культу­рологический фон для своих положений. 

Художественным вариантом философского эссе "Миф о Сизифе" можно назвать повесть Камю "Посторонний", композиционно напоминающую краткий вариант "Преступления и наказания" Достоевского. Повесть состоит из двух частей; в них изложена хроника одного достаточно заурядного (если можно считать таковым убийство человека) преступления и последовавшего за ним наказания. Француз Мерсо в жаркий день под палящим солнцем на берегу моря убивает араба. Стреляет в лежащего на песке человека, даже не попытавше­гося вскочить или защищаться, хотя у него имелся при себе нож. Мерсо выстрелил в него раз, а потом еще четыре раза в уже неподвижное тело. День как бы застыл в океане расплав­ленного металла, и соединилось то, что несет в себе фамилия Мерсо (Meur Sault - смерть и солнце). Два эти слова звучат как рефрен к его жизни и к концепции абсурдного героя у Камю. Убийство выглядит странно, если не учитывать жизненную философию Мерсо - человека абсурдного, развивающего на конкретной ситуации из живой действительности мифологи­ческую конструкцию Сизифа; человека одинокого и не при­нимающего ритуалов, которым следуют люди, не принимаю­щего ни их этики, ни их страданий и привязанностей. Он - чужой и посторонний. Многое в Мерсо и его преступлении проясняется в ходе расследования преступления, мотивов и причин убийства. 

Расследование начинается с самой первой строки повести, где читатель знакомится с Мерсо. Разгадка преступления - в его личности, его отношении к миру и сти­лю бытия. Расследование автора - объективное и доброжелательное, и потому оно существеннее, чем расследование, которое про­ведут официальные структуры суда, проведут безразлично по отношению к личности Мерсо и слишком лениво, чтобы ус­тановить истинные причины происшедшего. Судьба Мерсо мало кого волнует в этих официальных структурах государст­ва. Есть процессы посенсационнее, и даже журналисты не проявили интереса к делу Мерсо. Единственное чувство, ко­торое тот вызывает у всех,- недоумение, а публика, пришед­шая "позевать" в суде, вообще с самого начала отнеслась к нему враждебно уже потому, что почувствовала в нем чужака, из другой стаи, другой породы и образа мыслей. А поскольку он - чужак, то, чем суровее будет приговор, тем большее удовлетворение испытает общественность. 

Все сведения о Мерсо, которые приведены в первой части повести, во второй оборачиваются показаниями против него на судебном процессе. Доказательством его чужеродности, а значит, и вины является стиль его отношений с подругой, по­ведение на похоронах матери, участие в делах соседа Раймона Синтеса. По просьбе соседа, чьи занятия сутенерством ни у кого не вызывали сомнений, Мерсо написал письмо одной арабской девушке. Это лживое, гнусное письмо (тем более что оно касалось чужой интимной жизни) послужило поводом для сведения счетов с бедной девушкой. А на суде именно это письмо стало основанием для вынесения Мерсо окончатель­ного приговора - смертной казни. Мотив, которым Мерсо объяснил сам факт написания письма, имевшего целью лишь угодить соседу ("У меня не было никакой причины писать так, чтобы ему не понравилось"), только усилил предположе­ние о преднамеренном убийстве. Не помогло разбирательству и поведение Мерсо на суде, его безразличие и отчужденность, как будто речь шла о ком-то другом, совершившем убийство, о постороннем. 

Название повести фиксирует мироощущение героя; пове­ствование от первого лица дает возможность познакомиться с его бытием и образом мыслей, понять суть его "посторонности". Мерсо равнодушен к жизни в ее привычном эти­ческом смысле. Он отбрасывает все ее измерения, кроме единственного - своего собственного существования. В этом существовании не действуют привычные нормы: говорить женщине, что ты ее любишь; плакать на похоронах матери; думать о последствиях своих поступков. Здесь можно не при­творяться и не лгать, а говорить и делать то, к чему ведет са­мо существование, не думая о завтрашнем дне, потому что только психологические мотивировки и есть единственно верные мотивировки человеческого поведения. 

Герой Камю не решает социальных вопросов; общественно-исторических обстоятельств для него не существует. Единственное, в чем он уверен, это то, что скоро придет к нему смерть. Он знает также, что ничто не имеет значения, что жизнь не стоит того, чтобы "за нее цепляться":"Ну что ж, я умру. Раньше, чем другие,- это несомненно. Но ведь всем известно, что жизнь не стоит того, чтобы за нее цепляться. В сущности не имеет большого значения, умрешь ли ты в тридцать или в семьдесят лет,- в обоих случаях другие-то люди, мужчины и женщины, будут жить, и так идет уже многие тысячелетия". 

Смерть как проявление абсурдности существования - вот основа освобождения героя Камю от ответственности перед людьми. Он раскрепощен, ни от кого не зависит, ни с кем не хочет себя связывать. Он - посторонний в отношении к жиз­ни, которая ему представляется нелепым собранием всевоз­можных ритуалов; он отказывается выполнять эти ритуалы. Гораздо важнее любых принципов и обязательств, долга и со­вести для Мерсо то, что в момент совершения им убийства было нестерпимо жарко, а голова страшно болела, что "солн­це сверкнуло на стали ножа... и Мерсо будто ударили в лоб длинным острым клинком, луч сжигал ресницы, впивался в зрачки и глазам было больно". Солнце вообще преследовало героя Камю: судебное разбирательство открылось в самый разгар лета, когда в небе сверкало солнце, и проходило при все усиливающейся жаре. Солнце и смерть - составные фа­милии Мерсо - читаются в повести как символы радости и боли, трагизма человеческого бытия: "Из бездны моего буду­щего в течение всей моей нелепой жизни подымалось ко мне сквозь еще не наставшие годы дыхание мрака, оно все урав­нивало на своем пути, все доступное мне в моей жизни, такой ненастоящей, такой призрачной жизни. Что мне смерть на­ших ближних, материнская любовь, что мне Бог, тот или иной образ жизни, который выбирают для себя люди, судьбы, избранные ими, раз одна-единственная судьба должна избрать меня самого, а вместе со мною и миллиарды других избран­ников, даже тех, кто именует себя, как господин кюре, моими братьями... Все кругом избранники. Все, все - избранники, но им тоже когда-нибудь вынесут приговор". 

Конфликт, таким образом, в повести Камю находится на оси столкновения людей-автоматов, выполняющих ритуалы, и живого существа, не желающего их выполнять. Трагический исход здесь неизбежен. Трудно совместить собственное эгои­стическое существование и движение человеческих масс, тво­рящих историю. Мерсо напоминает и язычески раскрепощен­ную личность, выпавшую из лона церкви, и лишнего человека, и аутсайдера, который оформится в литературе во второй по­ловине века. 

Образ "постороннего" вызвал много различных толкований Он был воспринят в кругах европейской интел­лигенции военного времени как новый "Экклезиаст", чему немало способствовало высказывание автора о своем герое: "Единственный Христос, которого мы заслуживаем". Фран­цузская критика проводила параллель между "посторонним" и молодежью тридцать девятого и шестьдесят девятого годов, так как и те и другие были своего рода посторонними и в бунте искали выход из одиночества. 

Жан-Поль Сартр в статье «Объяснение "Постороннего"» (1943) трактует персонаж Камю как совершенно особую поро­ду, требующую иных понятий, нежели привычные категории добра и зла, и принадлежащую к абсурду: «"Абсурден" тот человек, который из изначальной абсурдности, не колеблясь, извлекает все необходимые последствия... Что же такое абсурд как порядок вещей, как исходная данность? Не что иное, как отношение человека к миру. Абсурдность изначальная - пре­жде всего разлад, разлад между человеческой жаждой едине­ния с миром и непреодолимым дуализмом разума и природы, между порывом человека к вечному и конечным характером его существования, между "беспокойством", составляющим са­мую его суть, и тщетой всех его усилий».  

Посторонний" Камю - это герой своей эпохи в такой же степени, как Печорин был героем своего времени; это художественное воплощение те­зиса Камю о том, что свобода есть "право не лгать". Роман "Чума" (1947) - философская притча, в которой Камю продолжает проверять позицию "постороннего" в экс­тремальной ситуации, требующей от "героя абсурдного" неза­медлительного участия в событиях. Хроника стихийного бед­ствия, постигшего алжирский город Оран, задумана и решена как аллегория, возможная в двух прочтениях: конкретно-историческом (чума - фашизм) и в более широком смысле (чума - удел существования). 

Во время внезапно вспыхнув­шей эпидемии жители города, в большинстве своем обывате­ли, неспособные осмыслить катастрофу и принимающие свою судьбу, оказались в условиях вынужденной изоляции. На об­щем фоне Камю выcтраивает четыре модели поведения интеллигенции делающей свой выбор. Это - иезуит Панлу, ве­рящий в очистительную силу справедливого наказания, журналист Раймон Рамбер и сын прокурора Тарру, помогаю­щие санитарным дружинам сражаться против болезни и смер­ти, хотя этот выбор, казалось, никак не предопределен их взглядами и прежней жизнью, и, наконец, доктор Рье, вы­полняющий свой долг до конца. Однако подвижническая дея­тельность доктора расценена автором как бесконечное пора­жение: ведь чума пропала, как и возникла, сама по себе, с первым снегом. Доктор не разделяет всеобщую радость побе­ды в финале романа, "...ибо он знал, что не ведала ликующая толпа и о чем можно прочесть в книжках,- что микроб чумы никогда не умирает, никогда не исчезает, что он может деся­тилетиями спать где-нибудь в завитушках мебели или стопке белья, что он терпеливо ждет своего часа в спальне, в подва­ле, в чемодане, в носовых платках и в бумагах и что, возмож­но, придет на горе и в поученье людям такой день, когда чума пробудит крыс и пошлет их околевать на улицы счастливого города". 

Альбер Камю написал "Чуму" после победы над фашизмом, но он не делает акцент на социальных мотивировках, а скорее возводит эпидемию чумы в ранг универсального символа зла вообще, трагического удела смертного человека и его человеческой природы. Близкие проблемы подняты в пьесах Камю "Калигула", написанной в 1938 году и опубликованной уже после войны, "Недоразумение" (1944), пьесе-мифе "Осадное положение" (1948), повести "Падение" (1956).