Ромен Роллан, автор "Жана-Кристофа" и "Кола Брюньона", был близок русской культуре, переписывался в разные годы жизни с Л. Н. Толстым, М. Горьким, Н. Рубакиным. Период с 1914 по 1919 год у Роллана насыщен публицистической деятельностью, в основе которой - отклик на войну, вначале представлявшуюся ему "массовым психозом" и только позднее открывшуюся в своей обнаженной сути - как столкновение хищнических интересов разных слоев и групп. Роллан сочувствует народам, которых приносят в жертву на алтарь Бога капитала Плутоса.
Размышления о войне, революции и борьбе как таковой преломляются в повести Роллана "Пьер и Люс" (1918, опубл. 1920) и в аллегорической драме "Лилюли" (1918), напоминающей "Мистерию-буфф" В. Маяковского, где "настоящая жизнь народов Европы в зрелище необычайное превращена".
Лирическая повесть "Пьер и Люс" рассказывает историю чистой и трогательной любви, обреченной в самом начале, ибо шла война. Ее герои познакомились в толпе во время тревоги; у Пьера была повестка: он должен был отправляться на фронт. Общечеловеческая идея о несовместимости с войной нормальных человеческих чувств, в том числе и любви, здесь доминирует над стремлением Роллана понять причину войны - этой, конкретной, и войн вообще.
Этому стремлению большого художника и мыслителя отвечала философско-обобщенная поэтика пьесы "Лилюли". В ней действуют условные персонажи Иллюзия и Истина, обобщенные образы-символы крестьян Жака и Ганса. Они представляют народы, живущие на разных берегах одной реки, которые "тучные" сгоняют на братоубийственную бойню. В такой бойне могут погибнуть все, и символично это представлено в поединке двух храбрых юношей с той и с другой стороны. Пессимистические предсказания обыграны в финале пьесы, в монологе Лилюли-Иллюзии, произнесенном на фоне последствий катастрофы, напоминающей конец света.
Роллан не остался в стороне от политических событий. Человек классического гуманитарного образования, искусствовед и музыкант, он много душевных сил отдал освобождению человеческого разума от паутины иллюзий, лжи и торгашеской морали. Позиция художника, создавшего величественные образы гениального и мудрого Кола Брюньона и непримиримого нонконформиста Кристофа Крафта, логически вела его в гущу политической борьбы.
Постепенно Роллан из "человека мысли" становился, по его собственной терминологии, "человеком действия", ради великих целей революции готовым оправдать и многие жертвы гуманизма, что сказалось определенными художественными потерями в эпопее "Очарованная душа" (1922-1933). Грандиозный замысел, во многом автобиографический, воплощается в ней на примере мятущегося Духа сильной женщины, духовной сестры Кола Брюньона и Жана-Кристофа Крафта, оказавшейся на перекрестке социальных и политических битв XX века с его революциями, войнами и фашизмом. Путь интеллигенции к народу через революцию, ее "прощание с прошлым", путь западноевропейской интеллигенции вообще воплощается на примере судьбы Аннеты, ее друзей и родных.
Главная героиня Аннета Ривьер принадлежит, по словам Роллана, "к авангарду того поколения женщин, которому во Франции пришлось упорно пролагать себе дорогу к независимому положению в борьбе с предрассудками и злой волей своих спутников-мужчин". В образе Аннеты переплелись и социально-политические, и биологически-подсознательные мотивы, символически воплощающие время эпохальных преобразований, неудержимого стремления вперед. Пройдя тяжкий путь выживания, борьбы за хлеб насущный и свое человеческое достоинство, Аннета преодолевает одиночество и бездну материнского горя (в Италии от рук фашистов погиб ее сын Марк) и становится на путь активной политической борьбы (аллюзия с романом Горького "Мать" узнаваема).
Аннета, писал Роллан, - это "вселенская Мать", приобщающаяся в конце пути к "радостям и страданиям всех живущих".
Это измерение изменило первоначальные подходы к характеру героини и установку на изображение "жизни внутренней", что Роллан определил во вступлении к эпопее. В главах, где описывается жизнь в Советской стране, тогда известной Роллану лишь по прессе и переписке, художественные мотивировки становятся все менее убедительными и органичными.
Публицистичность в последней книге эпопеи оборачивается схематизмом и заданностью; сворачивается и философская задача Роллана - обратиться "к двум величайшим социальным начинаниям - начинаниям, осуществлявшимся в Индии и в СССР".
Радостный пафос, которым Роллан встретил русскую революцию в статье "Привет свободной и несущей свободу России", объясним его давней мечтой о "новом обществе", о справедливости. Дата ее написания - 1 мая 1917 года - свидетельствует, что идеи буржуазно-демократической революции были приняты Ролланом без тех сомнений, которые принесут события Октября. Главный повод для них - насилие и диктатура, заставившие французского мыслителя, большого друга Махатмы Ганди, сообща с выдающимся философом Индии искать аргументы, чтобы понять "манящую загадку" России. Все это отразилось в обширной публицистике Роллана (статьи "Над схваткой", "Декларация независимости духа", "Прощание с прошлым"), в художественных произведениях ("Очарованная душа", драма "Робеспьер", завершившая монументальный цикл "Драм революции"), дневниках ("Московский дневник"), биографиях великих людей, переписке. Не случайно Роллан не отважился опубликовать дневниковые записи о поездке в Москву и определил им интервал в полвека; возможно, как и многие другие доброжелатели, он тоже боялся навредить России. В то же время не зря, очевидно, С. Цвейг открывал Роллану душу, справедливо видя в нем единомышленника. В письме к собрату по перу от 28 сентября 1936 года Цвейг писал:
"Какой-то рок, какая-то метафизическая воля приводят людей к ослеплению. Так, в Вашей России Зиновьев, Каменев, ветераны Революции, первые соратники Ленина расстреляны, как бешеные собаки... Вечно та же техника, как у Гитлера, как у Робеспьера: идейные разногласия именуют "заговором"..."
Вера в то, что в России строится новое общество, которое со временем будет освобождаться от "старых несправедливостей и старых предрассудков", не покинула Роллана и после того, как он посетил "всемирную родину трудящихся" в июне 1935 года (хотя приглашение было сделано еще Лениным вскоре после революции). Однако в "Московском дневнике", где зафиксированы впечатления Роллана от проживания в доме Горького под Москвой, от встреч с народом, деятелями культуры, политиками, со Сталиным, много скепсиса, вопросов, предположений о том, что коммунистическая партия, обретя права высшего эшелона власти, незаметно для себя самой может "сформироваться в особую коммунистическую аристократию, состоящую из испытанных ударников, элиты рабочей армии, армии колхозников, армии солдат".
На Роллана многое производит тягостное впечатление: закон о наказании детей начиная с двенадцати лет; продажа за границу произведений искусства; нескончаемые вереницы колоссальных по размерам портретов вождя, плывущих над головами; шествия людей, не спускающих глаз с Него, стоящего с поднятой согнутой в локте рукой. Зоркий ум Роллана отмечает перемены в России тридцатых:
"Это была уже не лихорадочная Россия времен гражданской войны. Это была Россия фараонов. И народ пел, строя для них пирамиды. Возможно, строя пирамиды в далеком прошлом, народ тоже пел? Кто знает!"
Непредвзятая оценка русской действительности помогает Роллану проникнуть во внутреннюю драму Горького, увидеть пессимизм и одиночество писателя, не свободного от контроля и опеки над собой как личностью.
Роллан, отвергавший диктатуру и насилие, заставляет себя оправдывать неизбежность революционных жертв. Понимая, что мечта о человеческом братстве и бесклассовом обществе не может осуществиться сразу и без потерь, он одновременно спорит с самим собой.
В драме "Робеспьер", изданной в год стапятидесятилетнего юбилея Великой французской революции, исследуется трагедия Робеспьера, который, стремясь служить народу, оказался заодно с "парижскими господами". Анализируется трагедия революции, не осуществившей ни одного из своих лозунгов о свободе, братстве и равенстве, не сумевшей противостоять буржуазии, которая не преминула воспользоваться плодами революции. В драме воплощены раздумья Роллана о непредсказуемой сложности классового противостояния, взаимосвязанности политики и нравственности, насилия и гуманизма, преданности и фанатизма.
Свой путь к признанию революционного насилия Роллан назвал "прощанием с прошлым" и подробно прокомментировал его в статье под таким же названием, опубликованной в 1931 году. Писатель признает, что долгое время был "человеком мысли" и считал своим долгом беречь "чистоту и ясность, справедливость и свободу европейской мысли в ее независимости от партий". Сложность позиции Роллана "над схваткой" давала повод для нападок на него со стороны как единомышленников, так и противников. В письме к Бернарду Шоу Роллан, объясняя свою позицию, отмечал, что вовсе не находится "над схваткой", над всеми схватками, что есть и всегда будет "над схваткой" наций и стран, но участвует в борьбе против всех барьеров, разделяющих людей.
Недоверие Роллана к партиям вообще и большевистской в частности было вызвано прежде всего диктатурой как формой борьбы. Споря с А. Барбюсом, Роллан выражал несогласие с тем, что цель может оправдать средства, ибо, по его словам, средства борьбы воспитывают или в духе справедливости, или в духе насилия и для истинного прогресса средства еще важнее, чем цель.
"Я сочувствую социализму, - писал Роллан в дневниках 1917- 1919 годов,- с условием, чтобы он не заимствовал у классов, с которыми борется, их деспотические методы, не подавлял индивидуальную свободу. Я не социалист, и я решительно отказываюсь быть завербованным в ряды социалистов".
Роллан испытывал недоверие к толпе, которой противопоставлял "независимый дух", свободную мысль, и отрицал войны вообще, стремясь сохранить пацифизм как проявление свободы духа.