Франсуа Рене де Шатобриан (1768—1848) — младший сын из знатной, хотя и обедневшей бретонской дворянской семьи — был тесно связан с аристократической средой, считал своим долгом служить ее интересам. Вместе с тем он испытал влияние просветительской мысли и, прибыв в Париж с намерением сделать военную карьеру, довольно критически отнесся к коррупции двора и церкви, увлекся книгами Жан-Жака Руссо, вознамерился написать произведение во славу патриархальной простоты и «естественного», не тронутого порочной цивилизацией человека.
Революцию Шатобриан, однако, не принял. Сначала он покинул Францию, отправившись с географической экспедицией в Америку; после возвращения на родину в 1792 г. примкнул к контрреволюции, вступил в армию Конде, затем эмигрировал в Англию, где провел около восьми лет. Там он написал прославивший его в среде эмиграции «Опыт о революциях» (1797) — произведение, проникнутое глубокой враждебностью к недавним великим событиям во Франции.
Вскоре Шатобриан начинает работать над самым известным своим философским сочинением «Гений христианства» (закончен еще в эмиграции, но издан после возвращения во Францию в 1802 г.). В этом огромном трактате Шатобриан надеялся вернуть престиж католицизму, дискредитированному просветителями. В этой связи он уделяет большое внимание эстетической ценности Христианской религии, обращающей взор художника к сложности внутреннего мира человека и подтверждающей всемогущество Бога величием своих обрядов, великолепием архитектуры, торжественностью картин природы.
С возвращением Шатобриана на родину начинается его политическая карьера, перипетии которой — наглядное свидетельство его эгоцентризма.
Не складывались его отношения и с церковью; слишком субъективно с точки зрения блюстителей веры истолковывались в «Гении христианства» ее догматы, чрезмерно много внимания в трактате уделялось эмоциям, вызванным торжественностью богослужения, архитектурой храмов и прочими чисто внешними аксессуарами. Одним из важных положений трактата, обосновывающих преимущество христианства перед политеизмом, является сопоставление произведений поэтов-язычников и творений писателей-христиан. Шатобриан приводит множество примеров в подтверждение своей правоты, показывая, что христианство означало новый подход к изображению человека, поскольку обратило внимание на внутренний мир личности — сложный, противоречивый. Выдвигая идею «смутности страстей», автор «Гения христианства», по сути дела, формулирует основополагающий принцип романтизма — субъективность. По ходу рассуждений дают о себе знать и другие, тоже присущие романтизму особенности, например, восхваление величия природы и пробуждаемых ею эмоций. Правда, в трактате эта тема трактуется как наглядное проявление всемогущества Творца. Той же цели подчинена хвала великолепию старинных соборов, построенных людьми во славу своего небесного господина.
Наибольший интерес представляет второй раздел книги «Гений христианства», связанный с рассмотрением поэтики христианства. Анализируя эпические поэмы, сравнивая их сюжеты с сюжетами мифологическими, Шатобриан полагает, что христианское чудесное сменяет языческую фантастику и что возвращение к человеку делает поэзию богаче, интереснее, значительнее.
Категория страстей анализируется писателем в полном соответствии с теми изменениями, которые произошли в человеческом обществе после принятия христианства. Необходимо отметить две важные мысли, которые формулирует Шатобриан: мысль о нравственном содержании страсти в новое время (гордость была в языческие времена достоинством, а теперь это недостаток), а также положение о «смутности страстей», которое является основополагающим при характеристике романтического героя.
Мысли о причинах глубокой меланхолии, беспредельной горечи и скрытого беспокойства человека подкрепляются многочисленными примерами из литературы, что не мешает Шатобриану создать собственные иллюстрации к тезису о «смутности страстей» в жанре повести-исповеди («Рене» и «Атала»).
Все эти положения, изложенные логично, эмоционально и поэтично, позволяют говорить о романтическом мировосприятии автора.
А между тем Шатобриан не считал себя новатором в области поэтики.
Десятилетием позже, в пояснениях к роману «Мученики» (1809), он писал: «Я не хочу ничего менять, не желаю что-либо обновлять в литературе... я обожаю древних, считаю их своими учителями и преклоняюсь перед принципами, установленными Аристотелем, Горацием и Буало». Намерения ниспровергать эти авторитеты не постулировалось, но несомненно тот тип подражания античности, который имел цель укрепление идеологических основ режима Консульства, а позже и Империи, явно претил Шатобриану, воспитанному на неоклассическом преклонении перед Древней Элладой. Он явно имел в виду возрождение эстетики классицизма конца XVIII в., когда в предисловии к первому изданию повести «Атала» (1801) отмечал как свою заслугу попытку вернуть французской литературе вкус к античности, в значительной мере уже забытый. Там же сказано, что для Атала избрана форма, принятая у древнегреческих рапсодов, а именно деление текста на пролог, рассказ и эпилог и дробление рассказа на части.
Преклонение перед «Илиадой» не означает тождества шатобриановской прозы с древней эпопеей.
Начнем с сюжета «Атала», который автор определяет как «любовь двух влюбленных, шествующих по пустынным местам и беседующих друг с другом». «Атала» названа автором «своего рода поэмой, наполовину описанием, наполовину драмой», что свидетельствует о сознательном нарушении классицистского принципа единообразия стиля. Идея синтеза поэтических форм уточнена в последующем рассуждении об отношении искусства к действительности. Трактовка Шатобрианом аристотелевского тезиса о подражании природе подчеркнуто полемична. Она направлена против Вольтера, Руссо, т.е. против того понимания правды в искусстве, которое бытовало в просветительских теориях и художественной практике. В предисловии осуждается обилие «нудных деталей» (вплоть до описания спальных халатов или ночных колпаков), а главное — противопоставляются мыслящая личность и «прекрасная природа», вызывающая не просто слезы (как, по утверждению Шатобриана, требовал Вольтер), а чувство восхищения.
Таким образом, автор «Атала» защищает творчество, подчиненное законам красоты, полагая, что предшественники подобный подход недооценивали.
Прав ли и последователен был он сам? Начнем с того, что два прославивших его произведения —«Атала» и «Рене» были включены в «Гений христианства» в качестве примеров, наглядно демонстрирующих общие положения трактата. И хотя «Атала» была опубликована месяцем раньше, чем «Гений христианства», не следует игнорировать дидактический замысел художественного текста. Шатобриан писал в предуведомлении к изданию 1801 г., что задумал «Атала» еще до отъезда в Америку, но смог осуществить своё намерение только после знакомства с природой и нравами коренных обитателей этого континента. Результаты наблюдений — «детали» — налицо, но они романтически переосмыслены и предстоят «как нечто неведомое, странное, экзотическое». «Естественные люди» в «Атала» свирепы и преображаются в мирных поселян, лишь соприкоснувшись с европейской цивилизацией, прежде всего с христианством. Христианство, проповедником которого является «добрый священник» отец Обри, трактуется здесь в духе, не чуждом просветительскому, ибо отрицается фанатическое истолкование героиней буквы Священного Писания, но не эта идейная тенденция определила сюжет «Атала». Главное в повести — рассказ о любви, побеждающей родственные привязанности, усвоенные с детства обычаи, страх перед наказанием. В коротком счастье девушки и Шактаса как «третий персонаж» участвует природа, то покровительствующая, то равнодушно величавая, то грозная и смертоносная.
Ее проявления отвечают состоянию души молодых людей и подчеркивают значительность драматизма происходящего. И все это выражено в необычных для читателя языковых формах — от стилизации речи индейцев до лаконизма и точности, отличающих французскую словесность времен классицизма. Фантазии вообще имеют большое значение в художественном мире «Атала».
Чего стоит, например, история главного героя Шактаса, попадающего то в общество благородного испанца Лопеса, то в плен к враждебному племени индейцев, то в поселение обращаемых в христианство дикарей, то во Францию времени Людовика XIV. Эти «авантюры», как и экстремальные ситуации, в которых оказываются Шактас и Атала, подчинены главной задаче —обнажить драматические коллизии во взаимоотношениях героев и желание понять их внутренний мир.
По воле автора их разделяет тайна, неведомая Шактасу. Правда, в финале становится известным, что Атала связана обетом безбрачия, т. е. тайне дано логическое объяснение. Но по ходу действия эта тайна постоянно тяготеет над героями. Загадочность, как известно, один из компонентов романтического творчества.
Почти одновременно с «Атала» написана повесть «Рене», тоже служащая иллюстрацией тезисов «Гения христианства». «Рене» (вместе с «Атала») был издан в 1805 г. и первоначально не произвел особого впечатления на современников. Зато вскоре его слава оттеснила всё, что было написано Шатобрианом ранее, и затмила собой более поздние его творения.
В 1809 г. была закончена эпопея в прозе «Мученики», в 1810 г. — повесть «История последнего из Абенсеррахов» (опубл. в 1826), в 1811г.—«Путешествие из Парижа в Иерусалим».
Переехав после революции 1830 г. в Англию, Шатобриан продолжал писать. Посмертно были изданы мемуары (журнальная публикация 1849— 1850), где Шатобриан стремился запечатлеть свой сложный жизненный путь. В этой связи надо отметить совпадение биографических подробностей в мемуарах и в «Рене». И там и тут главный персонаж — младший сын в аристократической семье, рано осиротевший, а затем потерявший и любимую сестру. Отъезд из Франции, пребывание в Америке...
Сходство жизненных фактов не определило, однако, тождества характеров и судеб. В облике Рене главное — потерянность в этом мире, чувство одиночества, вновь и вновь подтверждающееся открытие им бренности жизни, бессмысленности ее круговорота.
Как и в «Атала», писатель обращается к традиционным формам повествования, с тем чтобы в корне трансформировать их. На этот раз судьба героя воспроизводится согласно распространенной в XVIII в. схеме: детство, юность, путешествия, соприкосновение с обществом сильных мира сего, личная драма. Это не означает, однако, тенденций к более глубокому освоению действительности. Эпизоды из жизни героя лишены динамичности, напоминают картины, сменяющие друг друга, чтобы подтвердить и углубить .изначальное восприятие мира героем. Но выбор обстоятельств меняет масштабы трагизма судьбы героя. Рене, обычный человек, вершит суд над явлениями крупноплановыми, будь то творения античной древности, исторические события, встречи с людьми, мнящими себя сливками общества, природа. Такого типа конфликт с окружающим миром поднимает меланхолию героя до уровня мировой скорби.
Самому писателю была близка и понятна подобная трансформация внутреннего мира героя повести, что очевидно из эпизода пребывания его на вершине сицилийского вулкана Этны: «Юноша, полный страстей, сидящий у кратера вулкана и оплакивающий смертных, жилища которых он едва различает, достоин лишь вашего сожаления, о старцы; но что бы вы ни думали о Рене, эта картина дает вам изображение его характера и его жизни; точно как в течении моей жизни я имел перед глазами создание необъятное и вместе не ощутимое, а рядом с собой зияющую пропасть...»
Не только внутренний мир героя в смятении и в постоянном конфликте с внешними обстоятельствами, но и весь окружающий мир далек от гармонии и покоя. Динамика движения, скрытая в развернутой поэтической метафоре, относится также и к обществу, и к природе, и ко всей вселенной.
Звон колоколов, пострижение Амели и сам институт монастырей представлен автором как напоминание о возможности обрести желанную гармонию. Но ведь сам Рене не пытался ею воспользоваться, а сестра, отказавшись от радостей жизни во имя верности жениху небесному, вскоре умерла. Как и в «Атала», следование христианскому выбору оборачивается жертвой, гибелью.
Таково коренное противоречие христианской проповеди Шатобриана, которой он оставался верен. О сложности своего мировоззрения он сказал в 1826 г., когда была издана часть его мемуаров: "Дворянин и писатель, я был роялистом по велению разума, бурбонистом по долгу чести и республиканцем по вкусам". В этом заявлении сказалась, конечно, характерная для Шатобриана склонность к эффектной фразе. И вместе с тем ее можно считать подтверждением того бесспорного факта, что автор «Рене» и «Атала» одним из первых раскрыл внутренний облик человека, пережившего исторические катаклизмы бурной эпохи конца XVIII — начала XIX в.