Элизабет Гаскелл. Вера в «религию сердца»

Середина XIX в. в английской литературе поражает удивительным созвездием женских талантов, принесших с собой новые темы, образы, художественные находки и прозрения, «взорвавшие» существующие ранее представления о роли женщины в семье и общественной жизни, долге, морали. Им суждено было обновить литературный процесс не только внутри страны, но и в мире. Среди них — имя Элизабет Гаскелл. 

Она родилась 29 сентября 1810 г. в Лондоне в семье священника Уильяма Стивенсона, сложившего с себя сан, что представляет собой явление редкое. Мать умерла через год после рождения дочери, которую взяли на воспитание родственники, жившие в Натсфорде, маленьком провинциальном, очень зеленом городке, образ которого неоднократно будет возникать в письмах и творчестве Элизабет Гас­келл. С детства она проявила глубокий интерес к литературе, и в круг ее чтения, конечно, входили Стерн, Ричардсон, Дефо, английские романтики. В 1832 г. она вышла замуж за священника Уильяма Гаскелла и сразу переехала в Манчестер, промышленный тяжелый город, названный позже «гнусный Вавилон Великий». Будучи натурой яркой, необычай­но энергичной, доброй, Элизабет мгновенно включилась в жизнь личную и общественную. Воспитывала детей, держала хозяйство: корову, свиней, птицу, занималась филантропией, посещала больных и бедных прихожан, живших в трущобах, создавала необходимые условия для работы мужа и писала ему превосходные проповеди, имевшие у прихожан успех. 

Состояние души молодой женщины нашло выражение в одном из ее писем. «Одно из моих "я", как мне кажется, настоящая христианка, другое из моих "я" — жена и мать... А потом у меня есть еще одно "я" с развитым вкусом к красоте... Как мне примирить все эти враждующие существа?» Согласие было обретено на литературном поприще, которое совер­шенно неожиданно дало ей статус «возмутителя спокойствия».  

Своеобразным предлогом к литературному творчеству послужила личная трагедия — умер единственный сын Элизабет, что ввергло ее в состояние непреходящей тоски и отчаяния. Зная о литературном даровании и пытаясь вывести жену из удручающей печали, муж предложил ей написать роман, каковым и стал роман «Мэри Бартон» (1848), насыщенный печальными реминисценциями (смерть сына Джона Бартона, убийство сына промышленника Карсона, сцена смерти Эстер, целующей медальон, единственную память о сыне). 

Элизабет Гаскелл, естественно, обратилась к миру страждущих, которых она очень хорошо знала, — к рабочим, беднякам, их детям и женам, живущим в вонючих трущобах, погибающим от тифа, холеры, голода. Однако и в их жизни была «глубина чувств и благородство». Трагиче­ские судьбы стали центром повествования, а фоном — «вонючий Манчестер», на «каменистой почве» (определение Шарлотты Бронте) и возникла одна из характернейших для времени и данной социальной среды трагедий. Неожиданно для себя Элизабет Гаскелл встала на точку зрения рабочих, сделав это как христианка в первую очередь, но не менее важным и сильным был в ней дар публициста, пожелавшего рассказать миру о запретном, о жестоком противостоянии рабочих и капиталистов, о конфликтах, сотрясающих Англию в 40-е годы, кри­зисе промышленности, массовой безработице, взрыве пролетарского негодования, той социально-политической проблематике, с которой женщины-писательницы еще не выходили на авансцену национальной литературы, и в этом плане она опередила многих талантливейших реалистов, в том числе и Диккенса.  

Роман открывается лирической нотой. Зеленые луга, которые тянутся от Манчестера, назывались Покосы, скажет автор, напоминая о потерянном рае, патриархальной доброй Англии, которую сметет промышленный ад. Лица рабочих девушек, вышедших на традицион­ное гулянье, поражают некрасивостью черт, серым землистым оттен­ком кожи, свидетельствующей о плохом питании и постоянном переутомлении. С первых страниц повествования ощущается тяга к контрастности, но иной, чем у романтиков: не противопоставление Добра и Зла, Красоты и Уродства, но свойственных реальной совре­менной жизни нищеты и богатства, труда и капитала, нравственности и порока, доброты и эгоизма. 

Сюжет связан с историей рабочего, «чартиста», «коммуниста» Джона Бартона. (Коммунистические партии тогда не существовали, но так называли каждого, кто посмел выступить против частной собственности, в том числе и Элизабет Гаскелл, что ее потрясло.) Выбор героя был предопределен симпатией автора к рабочему классу, и в Манчестере это было вполне закономерное явление. Она хотела и назвать роман именем героя, что запретили сделать издатели. В центре внимания — история одной судьбы. Джон Бартон про­шел суровую школу жизни. Умерла его жена, погиб от голода сын, ушла на панель красивая свояченица — Эстер. Постепенно происхо­дит духовное созревание рабочего, он вступает в профсоюзы и начинает борьбу за хартию, понимая, что дальше так жить нельзя. Рабочая масса признает в нем руководителя, вожака, облекает доверием, посылая в Лондон, в парламент для защиты их интересов. Однако, быстро разочаровавшись в мирном решении насущных проблем, герой пере­ходит к решительным действиям и убивает ненавистного Карсона, сына фабриканта, отстаивая тем самым интересы своего класса и восстанав­ливая справедливость.  

В социально-психологическом романе есть и другая сюжетная линия — дочери Джона Мэри, хорошенькой, тщеславной модистки, которой кружит голову молодой Карсон, и ей приятно его внимание, оно будоражит сознание, вызывает мечты стать леди, быть богатой. Одним из больших достоинств Элизабет Гаскелл является тонкость психологического письма, ощутимая в духовной эволюции героев. «Безумец» и «мечтатель», как она назовет Джона Бартона, способный на самопожертвование, доброту, солидарность с теми, кто доведен до отчаяния, тем не менее поймет, что путь террора неприемлем. В финале он раскаивается в содеянном, испытывает муки совести. 

Элизабет проявила удивительную прозорливость. Что касается ее собственных позиций, то она находилась под влиянием столь попу­лярных в то время идей Оуэна, Бентама, Брайта, идей христианского социализма, но в художественной ткани романа показала иллюзорность всех этих картин, неспособных принести счастье обездоленным, что выражено даже в пейзаже. Традиционно в литературе существовал символический образ очищающего дождя, но у Элизабет Гаскелл он обретает иное звучание. «Шел дождь — теплый, мелкий, после которого быстро распускаются цветы. Но Манчестер, где — увы! — нет цветов, дождь нисколько не украсил: улицы были мокрыми и грязными, крыши — мокрыми и грязными, люди — мокрыми и грязными». Рефрен усиливает звучание основной темы, а изобража­емая жизнь приобретает один, как у Флобера, серый оттенок. На протяжении романа изменится и Мэри, пройдет путь от легко­мысленного увлечения Карсоном до сильной и психологически оправ­данной любви в Джему Уилсону, своему будущему мужу, обвиненному в убийстве, но оправданному. И в этом немалую роль сыграла Мэри, яростно отстаивавшая его честь, публично заявившая о своей любви.  

Образы рабочих нарисованы Гаскелл с большой симпатией. Мно­гие из них талантливы, умеют тонко мыслить и чувствовать, среди них немало самородков, «ньютонов», естествоиспытателей, механиков. И не они виноваты в том, что многое в их характере осталось нереали­зованным. Но главное их достоинство —доброта, способность прийти на помощь в трудную минуту, поделиться последним куском, дать одежду и кров в случае необходимости. Критерием нравственности для них является Библия, в которой они черпают утешение. Два образа из «Книги книг» появляются на страницах романа, подчеркивая глав­ную мысль, — бедняк Лазарь и Всадник на бледном коне, усиливая трагическое звучание книги. 

Противоположностью миру рабочих является мир хозяев фабрики. Маленький фрагмент, зарисовка семейного завтрака, несет в себе столько авторской иронии, а также объективной оценки тех черт правящего класса: эгоизма, гипертрофированного самолюбия, глубо­кого равнодушия к тем, кто «внизу», которые неизбежно должны были привести к трагической развязке. Карсон, человек, не привыкший ни в чем себе отказывать, и его сын, щеголевато одетый, знающий себе цену, неторопливо смакуют отлично приготовленный завтрак, про­сматривая при том газету. В каждом их движении столько неприкры­того самодовольства! Что касается сына, то «сестры гордились им, отец с матерью гордились им, и, не желая перечить родным, он гордился собой». Мотив английской «гордости» как свойства национального характера очень удачно подмечен и будет неоднократно появляться в романах последующего периода.  

Повествование о рабочем классе Элизабет Гаскелл переводит в совершенно иной план, придает ему и поэтическое звучание, используя в каждой главе стихотворные эпиграфы, выявляющие и подчеркиваю­щие основную идею. Она использует строки Китса, чтобы передать психологическое состояние Мэри Бартон.

Измученный терзаниями совести, Джон Бартон признается в фи­нале в содеянном и происходит сцена примирения Карсона-старшего и убийцы его сына, ибо любое зло неспособно породить добро, по убеждению автора. Ранняя смерть Джона Бартона, совершившего покаяние, поэтически соотнесена со строками псалма: «Щедр и мило­стив Господь. Не до конца гневается и не вовек негодует». Таким образом обещано прощение ему и Эстер, двум грешникам, похоронен­ным под каменной плитой, на которой ни имени, ни даже первых букв. 

Элизабет Гаскелл сказала истинную правду о времени и была потрясена возмущенными статьями в «Манчестер Гардиан» и «Эдин­бург ревю», ее избегали прихожане, от нее отвернулись многие бывшие друзья. Общество не желало знать ту правду, которую представила романистка. 

Мучительный период после опубликования первого романа, пере­житых волнений, страданий и мук от неожиданного обрушившихся на ее голову обвинений и публичных оскорблений заставил Элизабет Гаскелл обратиться к спокойной теме патриархального бытия в старом и милом Крэнфорде («Крэнфорд», 1853), провинциальном городке, прообразом которого был ее любимый Натсфорд, город детства. В письме к Раскину в 1865 г. она признавалась: «Что касается "Крэнфорда", то я очень рада, что он Вам понравился. Это единственная из моих книг, которую я готова перечитывать в любое время».  

В романе проявились новые грани реалистического письма Элиза­бет Гаскелл. Старый провинциальный городок, воплощение тишины и покоя, с зелеными садами, травой, гусями, неспешной жизнью обитателей: старых дев, мелких чиновников, отставных капитанов, вдов, казалось бы, ничем не примечателен, но в сравнении с Манче­стером, «грязным и вонючим», или похожим на него Драмблом, стоящим неподалеку, он — некий райский уголок «доброй Англии былых времен. 

К своим персонажам автор относится с глубокой симпатией и теплым юмором. Леди Крэнфорда «знают все о всех», но при том безразличны к мнению «всех и вся». Здесь существуют правила «элегантной экономии». Миссис Форрестер, стоявшая у плиты не­сколько часов, делает вид, что не знает, что именно творилось у нее на кухне, хотя «она знала, и мы знали, и она знала, что мы знаем, и мы знали, что она знала, что мы знали, как она все утро провела за изготовлением чайных хлебцев и бисквитных пирожков». Забавны претензии провинциальных дам на превосходный вкус в одежде, утонченный аристократизм. Когда кошка съела кусок кружев, ей дали слабительное и спасли «сокровище». Но бедность при этом тщательно маскируется. 

Характеры героев, таких, как капитан Браун и его дочери, а также и других персонажей переданы с помощью диалогов, мастерски по­строенных автором, который наблюдает, иногда комментирует собы­тия, как сиюминутные, так и имеющие перспективный характер. Лучшие традиции нравоописательной национальной прозы нашли отражение в романе. 

В некоторых аспектах Элизабет Гаскелл идет по стопам Д. Остен, но есть и кардинальные отличия. Нет привычной увлекательности интриги, занимательного сюжета, романтической любви, авантюрной линии, сверхъестественных происшествий. Люди живут, умирают, ссорятся, сплетничают, оказывают помощь друг другу, сопереживают в беде. Мелочи жизни и большие по внутреннему смыслу события оказываются в равной степени достойными внимания. Реализм Элизабет Гаскелл оказывается близким флоберовскому, пред­варяя его. 

Художественная структура книги основана на игре временных пластов: в настоящее проникают возникшие по той или иной ассоци­ации воспоминания, ощущения, т. е. фиксируется некий поток «поте­рянного» времени. Через несколько глав читатель узнает имя рассказчика — Мэри Смит, фиксирующего последовательно день за днем события в провинциальном Крэнфорде, однако хронология в целом носит смутный характер. Гораздо важнее детали, мелочи, мимолетные впечатления, сам человек, пусть заурядный, его индиви­дуальность. Данное свойство прозы Элизабет Гаскелл предопределило не только дальнейшее развитие бытописательской тенденции в наци­ональной литературе (Троллоп и другие), но и характер художественных новаций модернистов (Вирджиния Вульф). 

Стиль и язык «Крэнфорда» порой несколько старомоден, архаичен, несколько близок формам предшествующего столетия, что усиливает ощущение патриархальности. Каждая из жительниц города имела за спиной непременно «годы великих трудностей», прошла «время испытаний», о которых не при­нято говорить подробно. Но все это меркнет в сравнении с суровыми реалиями наступающей жизни. 

Кульминацией романа является крах банка. Потеря сбережений, страх перед неизвестным будущим (Мэтти Дженкинс и другие) не только пугает обитателей Крэнфорда, но и объединяет их. Они проявляют должную доброту, благородство нату­ры, честность, способность прийти мгновенно на помощь. 

В романе много библейских реминисценций, использование которых подчерки­вает нравственное превосходство обитателей патриархального уголка. Элизабет Гаскелл проявляет тонкую наблюдательность, вдумчивое отношение к человеку, способность видеть все стороны его натуры, хотя он и не герой в общепринятом ранее смысле, а всего-навсего «маленький человек», интересом к судьбе которого открывается новая страница национальной прозы.  

Тема противоречивого, а чаще губительного влияния прогресса на душу человеческую, мораль, нравы нашла отражение в последнем романе Элизабет Гаскелл «Север и Юг» (1855). Очень удачно она использовала географические понятия, подчеркнув сложную ситуацию экономического и социального развития Англии середины века. Фо­ном социально-психологического романа стали реалии тех лет: восста­ния рабочих, бунты на флоте.  

В центре повествования — Маргарет Хейл, умная, наблюдательная девушка со сложной судьбой. Ее отец, священник, изверившись в церковных догматах, слагает с себя сан (как в свое время поступил родной отец Элизабет Гаскелл). Родной брат Маргарет, Фредерик Хейл, возмущенный актами жестокого обращения на корабле, прини­мает участие в восстании, за что ему грозит смертная казнь. Драматизм ситуации усиливается в связи с увлечением Маргарет, ее любовью к фабриканту Торнтону. Как и героям Д. Остен, им придется пройти полосу «предубеждений», и они это делают успешно. И здесь, как и в романе «Мэри Бартон», ощущается влияние на Элизабет Гаскелл идей позитивизма и вера в «религию сердца». В финале Торнтон, как и Карсон-старший, меняет свое отношение к рабочим. Идеи христи­анского социализма не были изжиты автором до самого конца твор­ческого пути. 

Перу Элизабет Гаскелл принадлежат также сборники рассказов, повести, новеллы, демонстрирующие разнообразие ее творческого почерка. Но не менее важной была написанная ею по просьбе отца Шарлотты Бронте, Патрика Бронте, - «Жизнь Шарлотты Бронте» (1857). Документ такого рода является бесценным для исследователей творчества Ш. Бронте и ее сестер. После появления в свет данная работа вызвала бурю негодования. Элизабет Гаскелл «разворошила осиное гнездо». Более всех был возмущен сын владельца «благотво­рительной школы», где училась Шарлотта и где погибли от голода и истязаний ее две старшие сестры. Негодовали родственники. Николас, муж Ш. Бронте, выступил категорически против публикации «частно­стей» личной жизни, против бытовых подробностей, использования домашних анекдотов и специфической авторской трактовки. И вновь, уже в конце пути, Элизабет Гаскелл» всю жизнь говорив­шая только правду, рыдала от отчаяния. Ее не хотели понимать. Никто не желал знать подобной правды. Единственным слабым утешением были дальнейшие события экономической и политической жизни Англии (война Севера и Юга в Америке, страшная безработица в Манчестере, куда перестал поступать американский хлопок, нищета масс, бунты рабочих и восстания в армии), которые были предугаданы в ее творчестве. 

Она умерла внезапно. Но ее художественный талант, многократно отражаясь в национальной литературе как XIX, так и XX в., продолжает жить.