Герман Мелвилл (1819-1891) - один из крупнейших американских писателей-романтиков, принадлежит ко второму поколению, произведения его проникнуты страстной критикой нравственных устоев буржуазной Америки. Родился он в Нью-Йорке в семье небогатого коммерсанта, получил религиозное воспитание в пуританском духе.
Предки Мелвилла прибыли в Новый Свет еще в середине XVIII в., были среди них и участники Войны за независимость. Во время экономического кризиса 20-х годов отец Мелвилла разорился, потерял рассудок, а в 1832 г. умер. Герману пришлось бросить учебу, он сменил несколько профессий, работал посыльным, клерком в банке, учителем, затем нанялся матросом на корабль на линии Нью-Йорк — Ливерпуль. Наконец, в 1841 г. на борту китобойного судна «Акушнет» Мелвилл отправляется в дальний рейс, в южные моря Тихого океана.
Тяжелые условия жизни на корабле и жестокость палубных нравов заставили Мелвилла дезертировать, что не было редкостью среди матросов-китобойцев. Во время стоянки на Маркизских островах Мелвилл покидает корабль и попадает к туземцам племени тайпи. С ними он проводит около месяца, затем странствует по островам Полинезии, на Таити попадает в тюрьму за участие в матросском бунте, снова бежит, переправляется на Гавайи, бродяжничает, поступает матросом на военный фрегат «Соединенные Штаты» и, наконец, в 1844 г. возвращается в Нью-Йорк.
Трехлетняя одиссея дала будущему писателю бесценный запас жизненных впечатлений, материал для раздумий и сопоставлений, широко раздвинула горизонты его мыслей о мире и человеке.
Мелвилл дебютирует в литературе вскоре после своего возвращения в США автобиографическим романом «Тайпи» (1846), за которым сразу же последовало продолжение — роман «Ому» (1847). В них Мелвилл от первого лица (хотя и под именем матроса Тоби) ведет рассказ о том, что ему пришлось увидеть и пережить в Полинезии. На первый взгляд, это безыскусные повести о путешествии в экзотические страны, но на самом деле и «Тайпи», и «Ому» значительно глубже и содержательнее.
«Тайпи» — романтическая утопия, гимн во славу простоты и гармоничности жизни полинезийских дикарей. Люди племени тайпи не знают собственности, денег, тяжкого труда, тирании закона, их дни текут безмятежно и счастливо в танцах, играх, забавах на лоне ласковой и щедрой природы. Мир тайпи — рай до грехопадения. Вот пирога, в которой сидит рассказчик, скользит по зеркалу вечерней лагуны, а на носу стоит нагая девушка, дочь вождя Файэвэй, «самый прекрасный парус, который когда-либо украшал нос корабля».
«Блаженным язычникам», считает Мелвилл, лучше всегда оставаться такими, какие они есть, чем приобщаться к «многоэтажному зданию людского горя» жителей «культурных стран». Едва ли не в каждом эпизоде книги прямо или косвенно заложено типично романтическое противопоставление «естественного состояния» и «цивилизации». И всегда оно оборачивается суровым укором последней. Даже негативные стороны жизни тайпи писатель оборачивает критикой «цивилизации», находя в ней те же пороки, но в еще более неприглядном виде.
В центре второй книги — «Ому» — распад и разложение идиллического патриархального мира Полинезии, то зло, которое приносит этим райским уголкам вторжение белого человека. Авантюристы всех мастей, солдаты, торговцы, миссионеры так «облагодетельствовали» доверчивых туземцев пагубными привычками, неведомыми прежде болезнями и пороками «цивилизованного» общества, что численность их стала заметно сокращаться. «Пусть дикаря цивилизуют, но пусть его цивилизуют благами, а не пороками цивилизации,— пишет Мелвилл.— И язычество пусть будет уничтожено, но не путем уничтожения язычников». Колонизация ведет к разложению уклада своеобразного общественного устройства и уклада жизни туземцев, к их физическому вырождению и вымиранию. «Будущее таитян безнадежно»,— с грустью заключает Мелвилл.
Искренне сочувствуя «детям природы» — обитателям тихоокеанских островов, Мелвилл отнюдь не предлагает вернуться к примитивному образу жизни предков. Развитие человечества нельзя ни остановить, ни повернуть вспять.
Создание невозможности реализовать светлую утопию «естественной жизни» придает «Тайпи» и «Ому» внутренний драматизм. Эта линия творчества Мелвилла будет в начале XX в. продолжена в «тихоокеанских» рассказах Джека Лондона.
В первые годы литературного труда Мелвилл усиленно, хотя и без строгой системы, занимается самообразованием, знакомится с сочинениями древних авторов и философскими теориями, занимавшими умы его современников. Сближение Мелвилла с литературно-политической группой «Молодая Америка» способствует тому, что он начинает принимать участие в литературной жизни страны. Члены «Молодой Америки» выступали за литературу национальную, демократическую, гражданственную. Признанным лидером «младоамериканцев» был Эверт Дайкинк. Мелвилл встретился с ним в начале лета 1846 г., и с этого времени он постоянно участвует во всех делах «Молодой Америки», сотрудничает в ее изданиях, выступая с критическими статьями и рецензиями. В свою очередь, члены «Молодой Америки» пропагандируют произведения писателя среди читающей публики.
Другим важным моментом в жизни писателя в эти годы было его знакомство с учением трансцендентализма, прежде всего, с работами Эмерсона. Воздействие идей трансцендентализма и сложная полемика с ними будет ощущаться во всех последующих произведениях Мелвилла.
Изложением литературно-эстетического кредо писателя стала статья
«Готорн и его "Мхи старой усадьбы"» (1850). Ее содержание свидетельствует о глубоком проникновении Мелвилла в художественный мир собрата по перу, которого он высоко ценил и как автора замечательных книг, и как человека. Но в статье высказаны принципиальные соображения общего плана, выводящие ее за рамки обычной рецензии. Мелвилл выступает против подражательства и копирования, за подлинно национальный дух в американской литературе. Он уверяет, что
«люди, не слишком уступающие Шекспиру, вот в этот самый день уже рождаются на берегах Огайо». По мнению писателя, лучше потерпеть поражение, идя по пути оригинальности, чем преуспеть, следуя стезей подражания. Мелвилл призывает Америку дорожить своими писателями и одарять их славой (судьба самого Мелвилла, а также Купера, Торо, По, Готорна свидетельствует о том, насколько призыв был актуален, но он не был услышан).
Два из трех следующих романов Мелвилла «Редберн» (1849) и «Белый бушлат» (1850) также написаны на биографическом материале (писатель служит матросом как на торговом, так и на военном корабле). Они написаны в жанре «морского романа», который у Мелвилла приобретает новое качество по сравнению с «морскими» романами Купера и других его современников. Море у Мелвилла — не фон и не декорация; море — это сама жизнь, раскрывающая истинную цену и сущность человека. И в «Редберне», и в «Белом бушлате» много сцен, без всяких прикрас рисующих тяжелую долю матроса, каторжный труд и палочную дисциплину на кораблях. Но в этих книгах намечается очень важный для будущего творчества Мелвилла второй план — план ассоциаций, аллегорий и символов. Возникает связь реальности и иносказания, быта и бытия, микро- и макромира. Это нашло отражение в многозначительном подзаголовке «Белого бушлата» — «Военный корабль как образ мира».
В промежутке между «Редберном» и «Белым бушлатом» был написан и опубликован роман «Марди» — неровный, но ключевой для эволюции Мелвилла. Начавшись в духе «Тайпи» и «Ому» как еще одно романтическое повествование о приключениях в южных морях, это произведение вдруг резко преображается в сатирико-философский роман, полный аллегории и символики. Путешествие героя по имени Таджи и его спутников по островам вымышленного архипелага Марди олицетворяет вечные поиски человеком истины и красоты. Одновременно это сатирический обзор современного писателю мира. «Марди» знаменует собой новый этап в творчестве Мелвилла, связанный с поисками новой поэтики, нового художественного языка, сочетающего бытовую конкретность с иносказанием и философским обобщением. И хотя многое в романе «не стыкуется» — «морские» главы с «аллегорическими», реальность с символикой, лирическая линия — с публицистической — без «Марди» был бы невозможен шедевр Мелвилла «Моби Дик».
В «Марди» четко различимы три различных пласта. Первый — начальные пятьдесят глав — знакомый, приключенческий.
Второй пласт—аллегорический. Это путешествие Таджи и его спутников — короля Медиа, философа Бабаланджи, историка Мохи и поэта Йуми по различным странам-островам. Архипелаг Марди — аллегория мира, а каждый из островов в сатирическом свете представляет какой-то континент или государство. Порфиро — это Европа, Ориенда—Азия, Хамора—Африка, Колумбо—Южная Америка, Франко—Франция, Доминора—Англия, Вивенца—США и т. д. Путешественники попадают также в фантастические страны: Охону — страну негодяев, Хулумулу, где обитают калеки, остров царицы сладострастия Хаушии, страну реализованной христианской утопии Серению и др. Путешествие превращается в сатирический обзор состояния человеческого мира в середине XIX в. Этот план «Марди» опирается на сатирико-аллегорическую традицию Рабле и Свифта, а в литературе США напоминает о «Моникинах» Купера.
В тексте романа тут и там разбросаны прозрачные намеки социально-политического характера: на события революции 1848 г. во Франции (извержение вулкана во Франко), чартистское движение в Англии, междуусобные войны в Европе, политические нравы на родине писателя и т. д. Современники Мелвилла без труда воспринимали социальный подтекст «Марди».
Посещение путешественниками Вивенцы описано особенно подробно. Один из наиболее ярких эпизодов связан с проблемой рабства в США. На храме Статуи Свободы у берегов Вивенцы — горделивая надпись «В этой стране все рождаются свободными и равными», но рядом обнаруживается примечание «кроме племени Хамо» (т. е. негров).
Третий пласт романа — символический. Он строится на поисках прекрасной и таинственной девушки Йилы, которые ведут, странствуя по архипелагу, Таджи и его спутники. «Символические» главы «Марди» изобилуют явными и скрытыми аллюзиями и цитатами из древних и современных Мелвиллу философских учений. Хотя образ Йилы несколько туманен и искусствен, смысл поисков Таджи ясен — это вечное стремление человека к высшему смыслу и гармонии. В отличие от своих совредоенников-трансценденталистов Мелвилл видит трагически неразрешимые противоречия мира и не может принять оптимистической вселенной, предложенной Эмерсоном. Мир Мелвилла разорван, дисгармоничен: «Блаженства нет вовсе... Грустью порождено безмолвие, царящее в бескрайних просторах вселенной. Вечной скорбью объят весь мир».
Но это отнюдь не означает капитуляции и унылой пассивности. Даже оставленный спутниками, потерявшими надежду найти Йилу, Таджи в финале романа в одиночку устремляется дальше в открытый океан, предпочитая погибнуть, чем признать поражение и сдаться.
Последние главы «Марди» бескомпромиссностью главного героя и самим складом речи прямо предвещают «Моби Дика». А заключительная фраза романа: «Так преследователи и преследуемый неслись вперед по водам безбрежного океана,» — могла бы послужить эпиграфом к повествованию о Белом Ките.
Изданный в 1851 г. «Моби Дик, или Белый Кит» ныне признан величайшим американским романом XIX в. Но современников Мелвилла он привел в недоумение, Они не поняли синтетической природы книги, ее универсальной символики и сочли «Моби Дик» странной книгой и явной неудачей писателя. С этих пор Мелвилл был обречен на непонимание до конца жизни.
Следующее произведение — роман «Пьер, или Двусмысленность» (1852) говорит об углублении пессимизма Мелвилла, о том, что в сознании писателя крепнет мысль о необоримости мирового зла.
Роман «Израиль Поттер» (1855) развивает традицию исторического романа в американской литературе. Он посвящен трагической судьбе рядового солдата Войны за независимость и дает глубокое и горькое истолкование событий, лежавших у истоков истории США. А в последнем романе Мелвилла «Человек, пользовавшийся доверием» (1857) плавание по Миссисипи оборачивается аллегорическим путешествием по печальным примерам человеческой глупости, лицемерия, алчности и пошлости.
Современники предпочли не услышать неприятные истины, высказанные в поздних произведениях Мелвилла. Писатель оказался в одиночестве. Безденежье, провал последних книг, тяжелые семейные обстоятельства — все это вызвало душевный кризис и заставило писателя отказаться от активной литературной деятельности. Мелвилл стал таможенным чиновником, прослужил двадцать пять лет, опубликовав за это время мизерным тиражом — для себя — несколько сборников стихов. Незадолго до смерти он завершил, но не успел увидеть напечатанной короткую повесть «Билли Бадд» (1891), доказавшую, что талант его отнюдь не угас.
Некролог известил о кончине заслуженного таможенника, в молодости жившего среди людоедов.
Мелвилла заново открыл XX век. И поразился глубине и актуальности его предупреждений и пророчеств. Проблематика и поэтика его книг оказались удивительно созвучны сознанию человека нового столетия. Его книги были переизданы, многие из них —экранизированы. Путешествия Мелвилла по Полинезии стали восприниматься как прообраз судеб Роберта Стивенсона и Поля Гогена. Перекличку с ситуациям и образами книг Мелвилла легко проследить в творчестве выдающихся писателей США разных поколений: Д. Лондона, Э. Хемингуэя, Д. Гарднера и др. Воздействие художественных открытий остается живым и плодотворным фактором литературного процесса.
В России творчество Мелвилла стало известно в середине XIX в., но лишь в отрывках и фрагментах. Настоящее знакомство с его книгами произошло лишь в 60-е годы XX в., тогда же началось активное изучение его творчества специалистами-литературоведами. Сейчас на русский язык переведены почти все произведения Мелвилла, издано и собрание его сочинений.
Роман «Моби Дик, или Белый Кит» (1851) занимает центральное о в литературном наследии Мелвилла. Хотя в нем также есть «нестыкующиеся» моменты (функции отдельных персонажей, противоречащие друг другу мелкие детали), которые свидетельствуют о частичном изменении планов писателя по ходу работы над книгой, это лучшее произведение Мелвилла в итоге воспринимается как единое монументальное целое, в котором соединены черты романа философского, социального, морского и «китобойного», Мелвиллу впервые удалось добиться не просто сочетания, а сплава, синтеза,- взаимопроникновения жизни и философии, реального плана и символического, фантазии и факта. Фраза в начале романа «Размышления и вода навечно неотделимы друг от друга» удивительно точно характеризует уникальное художественное достижение Мелвилла. Рейс китобойного корабля под его пером вырастает в сказание о законах Вселенной, о добре и зле как двух неразрывных началах бытия, о героизме и мужестве человека и о его трагической участи.
Ко времени работы над «Моби Диком» Мелвиллу наконец удалось выработать художественный язык, адекватный его грандиозному замыслу. Это язык одновременно максимально конкретный, но внебытовой, возвышенный, но не высокопарный. Он по-библейски выразителен и по-шекспировски свободен. И действительно, именно эти два источника во многом определили художественную манеру Мелвилла в его шедевре. Это далеко не случайно. Библия в течение двух веков была основным чтением жителей американских колоний, потомков эмигрантов-пуритан. Традиции проповеди — основного «литературного жанра» в XVII—XVIII вв.— стали неотъемлемой частью национальной словесности. Язык ветхозаветных пророков, полный могучей образности, ярко отразился в стиле «Моби Дика».
Не менее важным было воздействие Шекспира. Как раз в это время Мелвилл впервые прочел Шекспира — подряд все семь томов его пьес. Пометки на страницах говорят об огромной внутренней работе, которую это чтение вызвало в нем. Сгущенная атмосфера шекспировских трагедий, титанизм характеров, сосредоточенность на «вечных» проблемах — природа человека, истоки зла в мире, личность и общество — все это оказалось чрезвычайно созвучным мироощущению Мелвилла.
Влияние Шекспира отразилось в словаре, структуре и ритмике авторской речи, использовании многих элементов драматургической техники. Целые главы романа строятся как драматические сцены. Другие — как монологи действующих лиц. Вместо текста «от автора» вводятся ремарки, выделенные, как и положено, курсивом (к примеру, глава XXIX называется «Входит Ахав; позднее — Стабб», а глава XXXTV «На шканцах» имеет подзаголовок: «Входит Ахав: потом остальные»). Мелвилл прибегает к драматургическим приемам в кульминационные моменты книги.
В структуре «Моби Дика» относительно спокойные «повествовательные» главы умело чередуются с напряженными «драматургическими». В моменты наивысшего напряжения язык книги приближается к ритмической прозе и приближается к белому стиху шекспировских трагедий.
Повествование Мелвилла напоминает океанскую стихию: то оно обманчиво спокойно, то накатывается грозным всплеском. Фразы ритмически передают застывшую неподвижность штиля, бег крутой волны при свежем ветре, безудержный гнев тайфуна. Так возникает единственное в своем роде, неразложимое на части, неисчерпаемое по глубине, неповторимое по структуре и языковой стихии произведение — романтический эпос «Моби Дик».
Книга начинается представлением рассказчика. «Зовите меня Измаил» — первая фраза звучит одновременно и просто, и значительно. Этот молодой человек напоминает героев предыдущих книг Мелвилла — разочарованных в цивилизации, стремящихся прочь от ее оков в просторы океана. Вот и Измаил, обнаружив, что в кошельке у него пусто, на душе — промозглый, дождливый ноябрь, а на земле не осталось ничего, что могло бы еще занимать его, решает отправиться в далекое плавание. Распространенный тип романтического сознания — мечтательность, уход во внутренний мир от бед и бурь враждебного мира, побег от цивилизации. Об этом родстве говорит сам Измаил: «Ведь в наши дни китобойный промысел служит убежищем для многих романтично настроенных меланхоличных и рассеянных молодых людей, которые, питая отвращение к тягостным заботам сухопутной жизни, ищут отрады в дегте и ворвани. И, быть может, на мачте неудачливого разочарованного китобойца стоит сам Чайльд Гарольд...»
В портовом городе Нью-Бедфорде Измаил встречает гарпунера-полинезийца Квикега. Между ними возникает неожиданная, но крепкая дружба. Под жуткой внешностью татуированного дикаря Измаил видит «признаки простого честного сердца» и «дух, который не дрогнет и перед тысячью дьяволов». «Каннибальским вариантом Джорджа Вашингтона» называет Измаил своего нового друга, поклоняющегося уродливому деревянному божку и торгующего набальзамированными человеческими головами. Эта дружба — выражение глубочайшего убеждения Мелвилла в равенстве людей, которое не зависит от разницы в цвете кожи или религии. Не высказанная словами, но ясно выраженная действием философия Квикега: «Во всем мире под всеми широтами жизнь строится на взаимной поддержке и товариществе».
Линия Квикега продолжает в «Моби Дике» мотив противопоставления «естественного человека» и цивилизации, звучавший в «Тайпи» и «Ому».
Измаил случайно забредает в церковь, где слышит проповедь отца Мэппла. Это насыщенный специфической морской фразеологией пересказ библейской легенды о пророке Ионе, пытавшемся ускользнуть от возложенного на него Богом опасного поручения и проглоченного за это китом. Пафос проповеди — осуждение трусости уклонения от долга, призыв к мужеству, борьбе и непокорству.
Этот эпизод — пролог к последующей истории о Белом Ките и явлению главного героя — капитана Ахава.
Измаил и Квикег нанимаются на китобойный корабль «Пекод». Название это — имя знаменитого (и уже вымершего) племени массачусетских индейцев. Матросы и гарпунеры «Пекода» —люди самых различных рас и национальностей: помощники капитана — Старбек, Стабб и Фласк — выходцы из Новой Англии, а радом с ними — полинезиец Квикег, индеец Тэштиго, черный, как смоль, негр-исполин Дэггу. После отплытия на корабле обнаруживается еще и таинственный экипаж капитанской шлюпки—огнепоклонники-парсы во главе с темнолицым стариком в белом тюрбане Федаллой. «Целой депутацией со всех островов и концов земли» называет Измаил команду «Пекода». В системе символов романа «Пекод» — метафора человечества: «Воистину, мир — это корабль, взявший курс в неведомые воды открытого океана».
В то же время не случайно «Пекод» плавает под звездно-полосатым флагом США. Размышления, которые рождаются у Мелвилла по ходу плавания «Пекода», связаны в первую очередь с судьбой его родной страны.
Нанимаясь на «Пекод», Измаил впервые слышит о капитане с библейским именем Ахав. Характеристика противоречивая: это человек «странный, но хороший», «благородный, хотя и не благочестивый», «не набожный, но божий», «он не болен, но и здоровым его тоже нельзя назвать». Ахав не простой человек: он побывал и в колледжах, и среди каннибалов, он мало говорит, но если уж говорит, его стоит послушать. Измаил также узнает, что капитан Ахав калека, в последнем рейсе в схватке с китом он лишился ноги.
«Пекод» отплывает, но капитан скрывается у себя в каюте. Только через несколько дней Ахав появляется на палубе. У капитана —белая костяная нога, выточенная из полированной челюсти кашалота. В облике Ахава — гнетущая мрачность: отягченный тяжелым раздумьем, он стоял, «словно распятый на кресте; бесконечная скорбь облекала его своим таинственным, упорным, властным величием». Но в пристальном, бесстрашном взгляде капитана — несгибаемая твердость и непреклонная воля.
Проходит еще немного времени, и капитан Ахав, собрав на палубе весь экипаж, объявляет истинную цель плавания: не за ворванью и китовым жиром отправился «Пекод», а на смертный бой с исполинским белым кашалотом по имени Моби Дик. Это он «молниеносным движением своей серповидной челюсти» скосил у Ахава ногу. Теперь капитан собирается преследовать Белого Кита по обоим полушариям, за мысом Доброй Надежды и за мысом Горн, за норвежским Малыш-тремом и за пламенем погибели, «покуда не выпустит он фонтан черной крови и не закачается на волнах его белая туша». Своей яростной энергией и решимостью Ахав увлекает за собой экипаж «Пекода». Даже трезвый и осторожный первый помощник капитана Старбек не в силах противиться огненному магнетизму Ахава.
С этого момента линия Измаила и Квикега отходит на задний план. Мелвилл все чаще говорит от собственного лица, не прибегая к посредничеству рассказчика Измаила. В центре внимания—титаническая борьба Ахава и Белого Кита.
Ахав — второй тип романтического сознания. Это романтический индивидуалист и бунтарь. Он в одном ряду с Люцифером Мильтона и Манфредом Байрона, с теми, кто бросает вызов и судьбе, и Богу, кто одержим одной — и гибельной — страстью. Никто и ничто не может остановить капитана.
Ахав, при всей обобщенной символике этого образа, - глубоко национальный характер. В нем слились стойкость пуританина-первопоселенца Нового Света, фанатическая страсть сектанта-квакера, стальная решимость завоевателей континента, первопроходцев и вожаков. Доктрина Эмерсона о «доверии к себе» получает в капитане Ахаве великолепное олицетворение. Но, может быть, также — и опровержение?
Почему капитан ополчился против Белого Кита? Для Ахава Моби Дик — воплощение мирового Зла: «Белый Кит был для него той темной неуловимой силой, что существует от века... Ахав не поклонялся ей, но в безумии своем, придав ей облик ненавистного ему Белого Кита, он поднялся, весь искалеченный, на борьбу с нею. Все, что туманит разум и мучит душу... все, что рвет жилы и сушит мозг, вся подспудная чертовщина жизни и мысли—все зло в представлении безумного Ахава стало видимым и доступным в облике Моби Дика». Цель капитана высока и благородна — уничтожить зло. Но с самого начала в Ахаве подчеркивается «затаенная болезненность», «неизлечимая мания» и витает над капитаном тень трагической обреченности и трагической вины.
Стремясь к своей цели, Ахав отбрасывает все человеческое, он готов пожертвовать не только своей жизнью и счастьем близких (а ведь на берегу у неистового мстителя остались юная жена и маленький сын), но и жизнью всех матросов «Пекода», которые для него лишь средство, лишь орудие его воли.
Гордыня капитана безгранична. Ахав ощущает себя избранником, стоящим выше забот и обязательств обычной жизни, выше человеческих представлений о добре и зле. «Ни Белому Киту, ни человеку, ни сатане никогда даже не коснуться подлинной и недоступной сущности старого Ахава»,— заявляет он. Все это делает капитана одновременно и героем и злодеем, бросает на его подвиг и самопожертвование тень духовной ущербности и маниакального фанатизма.
А что стоит за могучим противником Ахава — громадным, таинственным, кажущимся бессмертным китом? Моряки рассказывают друг другу леденящие душу истории о его «беспримерной расчетливой злобе», «адской преднамеренной свирепости», с которой он первым нападает на корабли и топит их. Но самое главное и самое страшное — белый цвет Моби Дика. Ему Мелвилл посвящает отдельную главу, так и названную — «О белизне кита». В ней Измаил рассуждает о символике белого цвета и приходит к выводу, что самое ужасное в белизне то, что она — отсутствие цвета, она ничто и никакая, в ней нет ни добра, ни зла, одно лишь презрительное равнодушие. Белая Вселенная бессмысленна, бесцельна и бессердечна.
Белый Кит Мелвилла не сводим к простой аллегории. Этот символический образ включает в себя и обозначение Зла как вечной философской категории (одного из двух связанных начал жизни), и персонификацию враждебных человеку сил природы, и отражение социального зла современного писателю общества, но не в конкретно-историческом обличье, а в преображенном в символические ассоциативные образы.
Итак, «Пекод» рыщет по морям и океанам, ища встречи с Белым Китом. По ходу плавания читателю сообщается масса сведений о китобойном промысле, повседневной жизни на китобойном судне, особенностях строения тела китов, тонкостях охоты на них, разделке туши и т. п. Но едва ли не каждая бытовая или научно-популярная информация о китах влечет за собой целый поток ассоциаций в области философии, политики, религии, психологии и т. д.
Например, когда Ахав приказывает подвесить по обоим бортам корабля головы двух убитых китов (по матросскому поверью, корабль после этого никто не сможет потопить), следует выход в философию: «Так, если вы подвесите с одного борта голову Локка, сразу на одну сторону и перетянет, но подвесьте с другой стороны голову Канта — и вы снова выровняетесь, хотя вам и будет изрядно тяжело. Некоторые умы так вот всю жизнь и балансируют».
За описанием такого прозаического предмета, как гарпунный линь, следует обобщение о человеческой участи: «...все мы живем на свете обвитые гарпунным линем. Каждый рожден с веревкой на шее».
Прямые параллели в политической сфере проведены в главе «Рыба на лине» и «ничья рыба», где речь идет, казалось бы, лишь о правилах китовой охоты: «Что представляют собой, например, мускулы и души крепостных в России или рабов Республики, как не «рыбы на лине»... Что такое бедная Ирландия для грозного гарпунщика Джона Булля, как не «рыба на лине»?» Таких эпизодов, которые так или иначе связаны с какой-нибудь стороной общественной жизни Европы и США, в «Моби Дике» множество. В результате в повествование органично входит актуальная социально-политическая проблематика, дополняющая универсальность символики образов Мелвилла.
Команда «Пекода», занятая повседневными делами, увлеченная охотой, постепенно забывает о грядущей битве с Моби Диком. Но не капитан Ахав. К каждому встреченному в океанских просторах кораблю он обращает один и тот вопрос: «Эй, не видали ли вы Белого Кита?» И когда «Пекод» входит в воды Тихого океана, где наиболее вероятна встреча с роковым китом, напряжение нарастает, чувствуется приближение развязки. Следуют зловещие знамения: на мачтах загораются огни Святого Эльма, гроза перемагничивает компасы... Старбек пытается уговорить Ахава вернуться: «Бог, сам Бог против тебя, старик; отступись!» Все тщетно. Ахав уже не принадлежит себе, земное для него кончилось.
Два последних попавшихся навстречу «Пекоду» корабля приносят весть: Моби Дик рядом. Оба они столкнулись с ним, и теперь на них оплакивают погибших. Ахав первым замечает китовые фонтаны в волнах океана и горб, напоминающий снежную гору. Противники сходятся: чудовищный кит и старый одноногий капитан в утлой деревянной скорлупке. Три дня длится битва. Дважды Моби Дик разбивает в щепки вельбот Ахава. На третий день наступает развязка. Даже несгибаемая воля Ахава бессильна перед глухой белой стеной. Коварный кит обращает свою ярость на «Пекод» и на глазах преследующего его в вельботе капитана проламывает нос корабля. Гибель всех моряков неотвратима. Но Ахав — «о сердце из кованой стали!» — сражается до конца.
Последний, предсмертный монолог капитана поднимается до шекспировских высот: «О одинокая смерть в конце одинокой жизни! Теперь я вижу, что все мое величие в моем величайшем страдании... Прямо навстречу тебе плыву я, о все сокрушающий, но не все одолевающий кит, до последнего бьюсь я с тобой; из самой глубины преисподней наношу тебе удар... Вот так я бросаю оружие!» Гарпун, брошенный недрогнувшей рукой, летит, вознается в белую тушу, но лишь захлестывает тело Ахава, капитана уносит из вельбота, и вместе с Моби Диком его вечный преследователь навсегда исчезает в глубинах океана. Далее — гибель всех моряков, кроме одного — Измаила, который чудом спасся, чтобы рассказать эту повесть.
Ее итог несводим к какой-то однозначной формуле.
В «Моби Дике» Мелвилл глубже и острее, чем кто-либо из других американских романтиков, ставит проблему борьбы со злом, исследуя противоречия романтического сознания и рисуя сложный и трагический образ романтического бунтаря. Глубина нравственно-философского и социального содержания романа, его многозначность и «открытость» для интерпретаций, неповторимость художественного строя, трагическое мужество, которым дышат его страницы, сделали «Моби Дика» «книгой на все времена».
Исследователи полагают, что Мелвилл создал произведение, представляющее собой американский национальный эпос. Здесь использован опыт таких писателей и поэтов, как Гомер, Шекспир, Рабле, Сервантес. В жанровом отношении роман синтетичен: в нем взаимодействуют лирические, эпические и драматические начала.
Через четыре года после издания романа "Моби Дик" Мелвилл публикует книгу "Израиль Поттер", роман, написанный в традициях куперовского "Шпиона". Так же, как и у Купера, действие происходит во время войны за независимость. Главный герой, как и в романе "Шпион", человек из народа - бедняк Израиль Поттер. Еще в юности, порвав с семьей, Поттер начинает скитальческую жизнь. Он переменил множество профессий, был охотником, разносчиком товаров, матросом, рабочим. В начале войны за независимость он вступил в американскую армию, был трижды ранен. Будучи затем матросом на сторожевом катере, Поттер попадает в плен, и его отправляют в Англию. До конца жизни Поттер остается верен своим патриотическим убеждениям. Однако Америка не оценила его патриотизма, и он оказался человеком, лишенным самых скромных средств к существованию. Восьмидесятилетним стариком возвращается Поттер в город, откуда ушел на войну. Но там уже никого не осталось, ни родных, ни близких. "Некая прихоть закона воспрепятствовала ему получить пенсию,- пишет в конце романа Мелвилл.- И шрамы на груди так и остались его единственным орденом... Он умер в тот день, когда ураган сломал самый старый дуб в его родных горах".