Я любил смешные, уже тогда старомодные и несколько неуклюжие, но какие-то громкие и задорные строчки из "Стёпки-растрёпки". Это была первая детская книжка, которая попала мне в руки.
Но самое сильное впечатление - такое, которое осталось потом на всю жизнь, - произвели на меня в детстве "Сказки" Пушкина.
Сын на ножки поднялся,
В дно головкой упёрся,
Понатужился немножко.
"Как бы здесь во двор окошко
Нам проделать?" молвил он.
Вышиб дно и вышел вон.
Эти стихи были в ритме тех "считалок", которыми мы пользовались в игре. Да и кончались они так же: словами "вышел вон".
А сколько воли, сколько решимости я ощущал в глаголах, следующих один за другим: "поднялся, упёрся, понатужился, молвил, вышиб и вышел".
Такие стихи не только прививают хороший вкус, но и воспитывают характер.
Я любил в детстве смешное и героическое. Лирику я почувствовал позже - в юности. Сочинять стихи начал лет с четырёх. К одиннадцати годам я написал уже несколько длиннейших поэм и перевёл оду Горация. Читал в детстве много, но бессистемно - всё, что попадалось мне на глаза: Жюля Верна и Глеба Успенского, "Тысячу и одну ночь" и Льва Толстого, Вальтера Скотта и старый журнал "Северный Вестник".
Большое значение имела в моей жизни встреча с В. В. Стасовым. Когда я познакомился с ним, мне было около тринадцати лет, ему около восьмидесяти. Он лично знал и хорошо помнил многие поколения писателей - от Герцена до Горького - и часто рассказывал мне о них. Помню, однажды он на меня обиделся за то, что я спросил его, знал ли он Державина.
-Ты ещё спросишь, знал ли я Мафусаила!
После первого же нашего знакомства седобородый богатырь Стасов отправился со мною в один из книжных магазинов на Невском проспекте и купил для меня целую гору книжек в переплётах. Это были русские классики - Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Крылов, Тургенев и т. д.
Вскоре после этого - на шестнадцатом году моей жизни - я встретился с М. Горьким - тогда ещё молодым Горьким, Было это в 1903 году.
Я прочёл Горькому свои стихи. Алексей Максимович - он носил в то время наглухо застёгнутую суконную куртку, сапоги с высокими голенищами - серьёзно посмотрел мне в глаза и сказал отрывисто:
- Вам прежде всего о здоровьи надо подумать. Хотите жить в Ялте?
Я ответил, что хочу, но был уверен в том, что Горький обо мне и о нашем разговоре скоро позабудет.
А через несколько месяцев в Ленинград, за Московскую заставу, за Путилов мост, где жил я со своим отцом, служившим на заводе, пришла телеграмма из Ялты:
"Вы приняты Ялтинскую гимназию, подробно пишу. Пешков".
Горький много заботился обо мне, о моём литературном развитии. Он пробудил во мне интерес к большой литературе - нашей и европейской, - интерес к фольклору.
Впоследствии я очень пристрастился к народной поэзии. Английские народные песни я начал изучать ещё в университете (я учился в Лондоне, на литературном факультете).
Я писал лирические и юмористические стихи, путевые очерки и небольшие рассказы, но главным моим увлечением были народные баллады. Изучение баллад, сюжетной поэзии было для меня, в сущности, той школой, которая открыла мне впоследствии путь к детской поэзии.
В балладе, как и в сказках Пушкина, меня привлекали лаконичность и строгость, энергия и действенность.
Когда я познакомился с русской и английской народной поэзией для детей, меня поразило больше всего то, что самые незатейливые и весёлые песенки, сказочки и прибаутки могут быть такими же произведениями большого и подлинного искусства, как и народные песни и баллады.
Так формировались мои литературные вкусы.
Но конечно писателем для детей я стал не только потому, что изучал детскую поэзию.
Меня с давних пор занимали вопросы воспитания, я интересовался школой у нас и за рубежом.
Почти всю свою жизнь я был связан с детьми дружбой. Помню, в молодые годы я часто играл с маленькими ребятами в охотников, индейцев и разбойников в чахлом и редком Румянцевском лесу, за Московской заставой. Теперь там проложено великолепное асфальтовое шоссе, выросли огромные и светлые здания, а тогда это были глухие и пустынные места. Сердце колотилось у меня в груди и щёки пылали, когда я со своими юными босоногими приятелями удирал от наших общих преследователей или заходил противнику в тыл, торжествуя победу. Лоб у меня был весь в глубоких шрамах, которые сгладились только в самые последние годы.
Я часто бывал в детских приютах. Помню, с каким тяжёлым чувством смотрел я на одинаково одетых, одинаково причёсанных "сироток" - мальчиков и девочек, которые выводили тоненькими голосами фальшивую приютскую песню:
"Весело цветики в поле пестреют,
Их по ночам освежает роса.
Днём их лучи благодатные греют
Ласково смотрят на них небеса".
Эта песня была так же лжива, как вся благотворительность сиротских приютов.
О старой школе, о старом детском приюте я пишу повесть, которая называется "Война трёх дворов". Наши ребята должны знать, как жили дети до революции.
У народов бывает период "устного творчества". В моей литературной работе для детей тоже был период "устного творчества". Я сочинял длинные повести и рассказывал их малышам - брату, сёстрам и многим детям с нашей улицы.
Первыми моими письменными произведениями для детей были пьесы для детского театра. Я написал несколько десятков пьес в стихах и прозе. Затем - "Дом, который построил 'Джек" (сборник стихотворений на мотивы английских народных песен), "Пожар", "Почту" и др.
В этом году я написал новый "Пожар" ("Баллада о неизвестном герое"). Я думаю, что, сравнив эти два "Пожара", читатель увидит путь, который я прошёл за это время. В первом "Пожаре" моей задачей было дать детям весёлую и героическую игру в пожарных. Но время и место действия не были определены. В новой своей балладе я рассказал о том юноше, который в прошлом году совершил геройский подвиг во время пожара в Москве и бесследно скрылся. Но и в этой своей работе я стремился к тому, чтобы стихи для детей выполняли свою прямую задачу - были искусством, которое может войти в обиход детей, в их игры.
Так, через много лет после того, как я играл с ребятами в Румянцевском лесу, я снова вернулся к детям, к их играм, но вернулся детским писателем.
С. Маршак 1937 г.