Царские "просветители"
В дореволюционной России вся литература, в том числе и детская, была во власти царских цензоров. Но для детской литературы сверх того были введены ещё дополнительные запреты разных учреждений, ведавших школами и библиотеками.
Однако не все издательства одинаково страдали от гонений царской цензуры. Фирмы, работавшие на буржуазного потребителя, все эти Вольфы, Девриены, Битепажи, Гранстремы, редко подвергались преследованиям: они сами старались издавать книги в духе цензорских требований и искажали соответственно правительственной идеологии даже мировых классиков детской литературы - Дефо, Купера, Диккенса, из произведений отечественных авторов печатали преимущественно повести и рассказы в монархическом, шовинистическом и дворянско-сословном духе.
Да и по цене их издания не вызывали опасения со стороны бюрократии. Книги дороже рубля нечасто покупались небогатыми семьями и совсем не попадали ни в библиотеки начальных школ, ни в народные библиотеки-читальни, ассигновки которых на покупку книг в большинстве не превышали в городах 50 рублей, а в сельских библиотеках 5 рублей в год.
По-другому относилось правительство к тем издательствам, которые выпускали дешёвые книги, ценой в несколько копеек, так называемую "народную и детскую литературу", предназначавшуюся для начальных школ и народных библиотек. На эти издательства сыпались административные кары, и их в конце концов стирали с лица земли.
Так погибли петербургский комитет грамотности, книжные склады Муриновой и Калмыковой, изд-ва Орехова, Рапп и Потапова, Парамонова ("Донская речь") и многие другие.
Но расправа царской цензуры с издательствами дешёвой литературы казалась правительству недостаточной.
Вопрос тут шёл уже не только об искоренении "вредных" идей в книгах, вопрос шёл о том, как затормозить умственное развитие широких народных масс. Угрожающая перспектива роста народного сознания вызывала у бюрократов общий страх, и вот они всеми мерами стараются не пропускать к массовому читателю полноценную книгу, подменять её суррогатом, выхолощенной компиляцией и явной макулатурой.
В 80-е и 90-е годы, даже в первые годы XX века по всему бюрократическому фронту - от черносотенцев до либералов, от святейшего синода до министерства народного просвещения и ведомства военно-учебных заведений - велась борьба с книгой под лицемерной маской "заботы о народном просвещении".
Каждое учреждение, имевшее отношение к школам и библиотекам, стремилось создать собственные "препоны и препятствия" проникновению хороших книг в эти библиотеки и школы.
С этой целью каждое ведомство учреждало комиссии по отбору "полезных" книг, кроме того, или создавало свои собственные издательства "полезных" книг, или поощряло и субсидировало предприятия, занимавшиеся фальсификацией литературы для детей, для солдат и для народа.
В ведомственных комиссиях по отбору и рекомендации книг заседали заслуженные "батюшки", титулованные и нетитулованные дамы-патронессы и делающие карьеру педагоги.
Они занимались просмотром выходящих книг и отбирали такие, которые по их разумению можно было без особого вреда допустить в подведомственные им школы и библиотеки. Их труды публиковались в особых каталогах.
В этих именно комиссиях была выработана та знаменитая градация - "не допускать", "допустить", "одобрить", "рекомендовать". Комиссии разных ведомств не всегда были солидарны в своих оценках книг, но всегда едины в классовых установках.
В комиссии военного ведомства работали образованные педагоги, и каталоги, составлявшиеся ими для библиотек военноучебных заведений, отличались и педагогическим смыслом и знанием дела. В них рекомендовались действительно не плохие книги, которые в каталоги других ведомств не допускались, и в них почти не попадали макулатурные издания. Но образцовые каталоги военного ведомства действовали лишь в пределах кадетских корпусов, т. е. для офицерских и генеральских детей.
В библиотеках для солдат этими каталогами не руководствовались. Солдатские библиотеки снабжались продукцией особого издательства "Досуг и дело", которое выпускало специальную серию "Чтений для солдат и народа", - тоненькие книжонки с такими, например, заглавиями: "За богом молитва, а за царём служба не пропадает" или "Чудесное спасение поезда их императорских величеств" и т. п.
Самым махровым из всех ведомственных каталогов был каталог, составленный комиссией, работавшей при святейшем синоде, обязательный для церковно-приходских школ, епархиальных и духовных училищ. В этот каталог не попадало ни одной хорошей научно-популярной книги.
У духовного ведомства был свой присяжный историк и географ известный халтурщик г-н Пуцыкович. Изрядное количество брошюр господина Пуцыковича - "Откуда пошла русская земля", "Где на Руси какой народ живёт и чем промышляет" и т. п. - могло само по себе составить целую библиотечку, а других научно-популярных книг для церковно-приходских школ и не полагалось.
Из русской литературы в каталоге рекомендовалась допотопная книга "Мельник колдун, обманщик и сват" Аблесимова, сочинения Державина и Кантемира, более современных классиков этот каталог остерегался, за то обильно рекомендовались в нём духовно-назидательные книги.
Этот товар поставлялся многими издательствами. Большие монастыри, вроде Троице-Сергиевской лавры или Саровского монастыря печатали множество листков, брошюр, книг и картин.
Помимо монастырских многие светские издательства, например, Ступина, Тузова, издавали духовные книги, выпуская множество "житий" и "чудес".
Все эти духовно-назидательные книги, рекомендованные синодальным каталогом, были невежественной макулатурой, полной грубых суеверий и юдофобства, или сухой и затхлой монашеской стряпнёй. Народные сказания или древние апокрифические, отвергнутые церковью, легенды, не лишённые иногда яркой фантазии и живого чувства, в синодальном каталоге не значились.
Вред, приносимый синодальными каталогами, был всё-таки ограничен сравнительно узкой сферой их применения.
Поприще каталогов министерства народного просвещения было гораздо обширнее. Они считались обязательными для всей массы министерских, городских и земских образовательных учреждений царской России.
Политика министерства народного "просвещения" ясно выражена в словах министра А. С. Шишкова -
"Обучать грамоте весь народ или несоразмерное числу оного количество людей принесло бы более вреда, нежели пользы".
В начале 70-х годов прошлого столетия при министре народного просвещения учреждается особый отдел, и детская книга попадает под его строгую опеку.
Комиссия при министерстве народного просвещения публиковала свои каталоги в трёх вариантах: для библиотек среднеучебных заведений, для начальных школ и для народных библиотек.
Разница между этими вариантами была и в составе и в количестве. Что полагалось читать гимназисту, того отнюдь не полагалось ни ученику народной школы, ни взрослому посетителю народной библиотеки.
С другой стороны, в каталог для народных читателей включались такие книги, обычно брошюры, которых не полагалось в библиотеках гимназических: о дурной болезни, о вреде пьянства, о беременности, о ремёслах и сельском хозяйстве. Прикладные книги особенно охотно допускались в министерский каталог, но дело в том, что и эти книги являлись макулатурой.
Естественно-научные, географические и исторические книги также были в большинстве или безнадёжно устарелые, или сухие, тощие, лишённые всякого интереса компиляции.
В виде исключения, но попадались всё-таки (конечно только в каталогах для библиотек средних учебных заведений) и совсем хорошие книги, например: "История культуры" Липперта, "Жизнь животных" Брема, "Жизнь европейских народов" Водовозовой, произведения Майн Рида, Ж. Верна, русских писателей, правда, в сильно урезанном виде и в самых плохих изданиях, причём Ломоносов, Державин и Карамзин допускались охотнее, чем Пушкин, Гоголь и Тургенев.
В каталог для народных библиотек попадали сказки да рассказы назидательного характера, которые рекомендовались и в каталоге для школьных библиотек. Взрослые читатели из народа приравнивались к малолетним. Некоторые издательские предприятия находили сбыт своей продукции только благодаря принудительной рекомендации министерского каталога.
Каким образом получались такие рекомендации, на этот счет ходило множество анекдотов. Говорили, что цена этих рекомендаций не так уж дорога - по 100 рублей за книгу! Но взятки брались только от издательств, не возбуждавших идеологических сомнений, например, от фирмы Губинского, специализировавшейся на печатании допотопных авторов детских книг.
До самой революции 1905 года и даже ещё позднее Губинский ухитрялся переиздавать скверные переводы Ниритца и Гофмана (не смешивать с романтиком), авторов бесчисленного множества нравоучительных повестей, которые являлись бедствием немецкой детской литературы 40-х годов и которых позже заклеймил в своей книге Вольгаст ("Проблемы детского чтения").
В начале XX века Губинский издавал идиллическую повесть писательницы 50-х годов Ростовской, под названием "Сельцо Лебяжье", где воспевается благодетельная любовь помещика к своим крепостным. И такие ископаемые книги получали одобрение и рекомендацию министерского каталога.
Другой типичный халтурщик, процветавший под покровительством министерского каталога, был Клюкин. Этот занимался уже явной фальсификацией и не брезговал плагиатом. Он систематически портил лучшие детские книги скверными переводами и безграмотной редакцией. Он издавал в искажённом виде, на плохой бумаге, с ужасными рисунками, Амичиса, Андерсена, Киплинга, Монгомери, Джемисон и т. п. Именно его издания, худшие из всех изданий этих книг, удостаивались рекомендации министерского каталога. "Оригинальные" повести и рассказы на любые сюжеты, "научно-популярные" книги на любые темы сочиняли для Клюкина его собственные "авторы".
Издатель при этом пускал в дело один ловкий фокус. Так, в 90-х годах Петербургский комитет грамотности, издававший только хорошие и очень дешёвые книги и закрытый за это правительством, издал рассказ Потапенко "Редкий праздник" о батраке у сельского священника или что-то в этом роде.
Книжка сделалась очень популярной во всех народных библиотеках, куда она успела попасть помимо министерского каталога (т. е. там, где библиотекари с риском для себя контрабандой выдавали недопущенные книги).
Она фигурировала во всех списках хороших книг. И вот издательство Клюкина выпускает книжку, на обложке которой крупными буквами написано: "Редкий праздник", а маленькими буквами фамилия автора. Но это был не Потапенко, а Дудуров - присяжный халтурщик Клюкина.
Плагиат названий Клюкин практиковал неоднократно и этим ловким приёмом надувал либеральных, но не особенно сведущих покупателей, а рекомендация министерства обеспечивала ему официальный рынок.
Невозможно рассказать о всех тех спекуляциях, которые происходили вокруг министерского каталога, о всём том убожестве и невежестве, которое принудительно распространялось по всему русскому царству под маркой министерства народного просвещения.
Особому гонению подвергались русские классики. Из произведений Пушкина допускались лишь "Капитанская дочка", "Полтава" и две сказки: "О рыбаке и рыбке" и "О попе и работнике его Балде". В последней сказке Пушкин резко высмеял духовенство, находящееся "во всеобщем презрении у русского общества, русского народа" (Белинский). Царская цензура не замедлила исказить сказку и всюду заменила слова "поп, толоконный лоб", словами "купец Кузьма-остолоп", а "попадья" - "хозяйка купца". Так была искажена сатира Пушкина.
Остальные произведения великого русского поэта не только не допускались, но и всячески изгонялись. Имя Пушкина было ненавистно самодержавию. Сборник его стихотворений, изданный для народных школ после революции 1905 года, в 1912 году был изъят цензурой.
Из произведений Гоголя почти вплоть до Великой Октябрьской пролетарской революции для детского чтения допускалась только одна повесть - "Тарас Бульба". Дети не знали ни очаровательных "Вечеров на хуторе близ Диканьки", ни острых сатирических произведений, показывающих царскую Россию "в неприглядном виде", - "Ревизора" и "Мёртвые души".
Ни в один вариант министерского каталога не попадали ни Некрасов (за исключением "Дедушки Мазая", "Власа", "Дядюшки Якова", да отрывка из "Крестьянских детей"), ни Надсон, ни Чехов, ни Л. Толстой, М. Горький, Глеб Успенский, Салтыков-Щедрин так же, как "Спартак" Джованьоли, "Овод" Войнич, "Девяносто третий год" и "Отверженные" В. Гюго, запрещались безусловно. Произведения Писарева, Добролюбова, Шелгунова трактовались как нелегальная литература.
Характерно, что из произведений Тургенева министерство народного просвещения допускало в народные: школы лишь "Муму". Рассказы Тургенева о талантливости народа ("Певцы"), об издевательстве помещиков над крепостными ("Затишье", "Пунин и Бабурин", "Бирюк" и др.) для детского чтения долгое время не разрешались.
Особенно строго царские чиновники оберегали оплот самодержавия - религию. Рассказ Л. Толстого "Два старика" не получил одобрения лишь потому, что писатель показал старых людей, разучившихся молиться, а это, по мнению чиновников, могло "дать повод к ложным толкованиям".
Допущенная в школы книга для чтения Горбунова-Посадова "Ясная звёздочка" была через пять лет особым циркуляром изъята потому, что автор исключил из стихотворения Кольцова две строки о божьей матери.
Цензура, отражая общую политику буржуазно-помещичьего строя, не допускала какого-либо (хоть в слабой степени) освещения национального вопроса. Хрестоматия Н. В. Тулупова "Новая школа" была запрещена по ходатайству члена государственного совета лишь потому, что в ней описывалось бедственное положение евреев и притеснение их.
Министерство просвещения всячески старалось скрыть от молодёжи ужасающее положение крестьянства. Рассказ Мельшина "Кобылка в пути" не был разрешен, так как в нём описывались безземельные, обнищавшие мужики-переселенцы.
Всё талантливое, яркое, правдиво показывающее русскую жизнь, изгонялось из детской литературы. Ещё с большей ненавистью министерство просвещения относилось к научно-популярной литературе для юношества. Теории Дарвина, Мечникова не допускались даже в изложении.
Министр просвещения Д. А. Толстой по поводу научных книг заявил:
"Этого рода книги вредны, потому что их читают люди с недостаточно окрепшими религиозными взглядами, и они вносят сумбур в их головы. Все эти так называемые научно-популярные книги по естествознанию, это - отрава, яд.
...Ведь все наши нигилисты так и пропитаны этими взглядами на мироздание, жизнь и тайны природы, которые делают их атеистами и анархистами. Теории Дарвина только развращают неокрепшие умы".
Министерство всячески ошельмовывало лучшие книги.
В 90-х годах оно воспретило пользоваться в школах знаменитым учебником К. Д. Ушинского "Родное слово", так как окружной инспектор А. Баранов в это время издал свою книгу "Наше родное" и министерство устранило конкуренцию этой книге. Запрещение тяготело над лучшим учебником десять лет, в течение которых бездарная монархическая книга Баранова выходила из печати в многотысячных тиражах.
Чтобы всячески затормозить продвижение новых книг к юному читателю, министерство рассматривало вновь вышедшие книги спустя 5-7 лет после их выхода в свет. Без его одобрения, как известно, книги считались не допущенными для чтения юношества.
Многие земства возбуждали ходатайства об ускорении темпа работы министерства. Вот что пишет по этому поводу в своих мемуарах председатель учёного совета министерства, знаменитый в истории средней школы насадитель крайнего классицизма А. И. Георгиевский:
"Многие земства входили в учёный совет с ходатайством об ускорении работ особого отдела по рассмотрению книг, допущенных в школьные библиотеки. Особый отдел вошёл в рассмотрение этих ходатайств и постановил, что ускорение этой работы невозможно без увеличения числа заседаний отдела (2 раза в месяц), увеличение же числа заседаний не соответствовало бы вознаграждению, получаемому членами особого отдела за участие в его работе".
Ретиво ограждая школы и библиотеки от хороших книг, ни Главное управление по делам печати, ни министерство народного просвещения, ни одно из ведомств не сделали ровно ничего, чтобы уберечь массового читателя-ребёнка и подростка от жёлтой уличной прессы, порнографической и уголовной. Нат Пинкертоны и Ник Картеры, правда, не допускались в народных и школьных библиотеках, но они продавались в каждом газетном киоске, у каждого разносчика, на каждом базарном лотке.
Эти пятикопеечные "выпуски", скверно напечатанные на серой бумаге, но с яркими залитыми кровавой краской обложками, распространялись сотнями тысяч среди детей и подростков, пропагандируя воровство, бандитизм и разврат. Против них боролись всеми мерами испуганные родители и педагоги, била тревогу прогрессивная печать, но ни министерская комиссия, ни Главное управление по делам печати не хотели замечать этого явления.
Поощрение халтурщиков, распространение самых вредных книг в самых больших тиражах и запрет на лучшие произведения человеческого гения - вот содержание деятельности царских "просветителей".
Всё это покажется (покажется ли?!) невероятным современному читателю. Но так было. И эта быль называлась "народным просвещением".
Но как бы ни были тяжелы условия жизни царской России, русский народ вёл непрестанную борьбу с сатрапами комитетов цензуры и министерства просвещения. Прогрессивные деятели просвещения, издатели, учителя, скромные книжные торговцы-разносчики (офени) и наконец само население вели непрерывную партизанскую войну за распространение правдивой, художественной книги среди широких масс юных читателей.
Эта борьба давала ощутительные результаты. Не разрешенные министерством просвещения книги всё-таки в большом количестве издавались и проникали в школы ещё и потому, что, как сказал однажды Некрасов:
"Чиновник у нас, славу богу, не всегда добросовестный".
Правда, было немало провалов, но вместо одного возникали десятки других начинаний, и хорошая книга прорывалась к своему читателю.
Во время иваново-вознесенской стачки полиция нашла вместе с прокламацией отрывной календарь, изданный Сытиным. На обороте календаря были напечатаны сведения о заработной плате английских рабочих (более высокой, чем в России). Эти сведения легли в основу требований рабочих. Цензура запретила выпускать календарь с какими-либо надписями. Сытин дал чиновникам взятку в 15 тысяч рублей, и календарь вновь стал выходить.
Прогрессивные издательства, благодаря "не всегда добросовестному чиновнику", ухитрялись выпускать отдельными изданиями статьи Герцена: "Русский народ и социализм", "Старый мир и Россия", "Крещёная собственность", брошюры Фурье, Р. Оуэна и т. д. (изд-во Павленкова). Прогрессивные издательства "Донская речь" (в Ростове), Поповой, Калмыковой, Муринова и другие издавали произведения М. Горького, Толстого, Пушкина, Тургенева, Серафимовича, Короленко, Мамина-Сибиряка, Вересаева и др.
Комитет грамотности за 15 лет выпустил более полутора миллионов книг. Многочисленными путями лучшие произведения классической литературы для юношества проникали в городские, фабрично-заводские и деревенские библиотеки.
В начале 90-х годов народные библиотеки уже были во многих крупных населенных пунктах.
Библиотеки росли со сказочной быстротой. В 1893 году Петербургский комитет грамотности открыл подписку на устройство 100 образцовых сельских библиотек, ценою в 250 рублей каждая. Подписка дала свыше 35 тысяч рублей, и было открыто 110 библиотек. Но комитет не открыл даже по одной библиотеке в уезде. Большинство земств, просивших об открытии нескольких библиотек, скоро сами открыли их уже на свой счёт, - пользуясь подбором книг, сделанным комитетом грамотности.
К началу 1900 г. число библиотек значительно увеличилось за счёт земских ассигнований и частных пожертвований. К 1905 г. число бесплатных народных библиотек определялось в двадцать тысяч. В 1900 годах из некоторых народных библиотек стали выделяться специальные детские библиотеки-читальни или организовывались "детские отделения" (при харьковской, например, библиотеке, при библиотеке им. Грибоедова в Москве и др.).
Когда число грамотных увеличилось и спрос на книги стал возрастать, появились и офени-разносчики, торговавшие уже одними книгами и картинками. Эти торговцы доносили свой товар до самых отдалённых уголков Сибири, Кавказа, Средней Азии, проникали даже за границу в Галицию, Румынию и Турцию, где были русские колонии.
До 80-х годов они торговали исключительно лубочными картинами и книгами. В 1885 году группа интеллигентных издателей, по совету Л. Н. Толстого, задумала издавать дешёвые народные книжки, по образцу лубочных, но с иным содержанием. Деньги дал В. Г. Чертков, а по совету Л. Н. Толстого организаторы этого нового дела для распространения своих книг вошли в сношение с крупным издателем и книгопродавцем И. Д. Сытиным. Так возникло издательство "Посредник".
Союз с Сытиным, который вёл торговлю через разносчиков-офеней, оказался очень плодотворным. Издания для широких масс и школьников народной школы выпускались до того в количестве 2-3-х тысяч экземпляров. Теперь каждое издание "Посредника" печаталось в 12 тысячах экземпляров. Книги расходились в один год, и требовались все новые и новые издания. Книги были хорошо приняты деревенскими читателями, офени стали требовать их всё в большем и большем количестве. Изданная "Посредником" драма Л. Н. Толстого "Власть тьмы" в количестве 400 тысяч экземпляров разошлась в год, а позднее другой рассказ "Хозяин и работник" в первом издании в 60 тысячах экземпляров разошелся в один день. Таким образом, в деревню проникали издания, не разрешённые министерством просвещения.
Министерство просвещения особым циркуляром обратило внимание инспекторов народных училищ на то, что подбор книг для детского и народного чтения, сделанный из этих книг, является "тенденциозным в нежелательном смысле".
Одновременно министерство внутренних дел рекомендовало своей администрации и особенно сельской полиции следить за тем, чтобы книгоноши-офени не распространяли издания "Посредник". Урядники и городовые стали ревизовать короба офеней на базарах и ярмарках и просто отбирать издания, на которых значилось название этого издательства.
"Страсть строго стало, - жаловался офеня Пругавину, - в городах полицейские придираются, в деревнях урядники больно прижимают. Прямо сказать, нам от урядников житья нет. Как только попался ему на глаза, сейчас: "Стой! свидетельство есть?" - "Есть, мол". - "Давай сюда!" Вытащишь из-за пазухи свидетельство, подашь ему. - "Кажи товар". Взмолишься христом-богом: "Господин урядник, помилосердуйте! Товар у нас известный, обнаковенный".- "Знать ничего не хочу! Кажи книжки, кажи картинки!" И почнёт рыться в товаре, почнет мять, почнёт коверкать".
Тогда издательство решило снять название "Посредник" с книжных обложек. Осталось указание на типографию И. Д. Сытина. От собственных изданий Сытина эти книги отличались тем, что там стояло "Изд. т-ва И. Д. Сытина" и не было номера. Этот секрет был хорошо известен составителям библиотек, но не был известен полиции, и книги по-прежнему расходились широко.
Только после революции 1905 года название этой исторической фирмы появилось вновь. Полиции после 1905 года впору было справляться с ловлей настоящей нелегальной социал-демократической литературы, и она уже мало обращала внимания на издательство "Посредник", просуществовавшее 50 лет.
Огромное значение в борьбе за правдивую детскую книгу имели народные чтения. В Москве с 1874 года такие чтения стало устраивать "Общество распространения полезных книг". Министерство просвещения поспешило принять меры к тому, чтобы и этот вид просвещения не ушёл от его влияния, и организовало "постоянную комиссию народных чтений", которая стала продавать брошюры самого "благонамеренного" направления, не стесняясь сокращать произведения Пушкина, Лермонтова и других классических писателей до полного искажения их основной идеи.
В 1876 году были изданы высочайше (т. е. царём) утверждённые правила о народных чтениях, просуществовавшие 25 лет (до 1901 г.). По этим правилам народные чтения допускались только в губернских городах с разрешения попечителей учебного округа.
К прочтению допускались только брошюры, одобренные для этой цели министерством и синодом.
<blockquote>"Назначенные для публичного чтения сочинения не произносятся (§ 6 правил 1876 г.), а читаются по тексту без всяких изменений и дополнений".</blockquote>
К чтению допускаются духовные лица, учителя учебных заведений, а для частных лиц требовалось согласие директора народных училищ и губернатора.
В 900-х годах последовало разрешение устраивать народные чтения и вне губернских городов, в уездных городах и селениях, но только каждый раз с разрешения трёх министров: просвещения, внутренних дел и обер-прокурора синода. Одновременно разрешили читать и учителям церковно-приходских школ с согласия и под наблюдением священника. Таким образом учитель или попечитель земской школы, чтобы получить согласие на организацию народных чтений, мог обращаться или к трём министрам или к одному местному приходскому попу. Но в последнем случае самый выбор чтецов и материала для чтения всецело зависел от этого попа.
Только после революции 1905 года все эти ограничения отпали и процедура разрешения чтения даже с устными толкованиями была значительно облегчена.
Несмотря на все ограничения в выборе книг для чтения, чтецы - большею частью учителя народных школ - умело обходили законы правительства. Вначале в присутствии "батюшки" читали "божественные", "душеспасительные" книги, а потом, когда поп уходил, читали неразрешённую для юношества литературу. Рассказы М. Горького, Толстого, Чехова, Серафимовича, стихи А. С. Пушкина, Лермонтова, Некрасова были излюбленными чтениями учителей. Более передовые читали "Что делать" Чернышевского, а иногда рассказывали а положении рабочих и крестьян и о необходимости борьбы с царизмом.
Очень многие поплатились за это. Учитель Вахтеров, два раза замеченный в "крамольном" чтении (первый раз - в Смоленской губ., второй - в гор. Твери), был сослан. Учитель Судаков (Тульской губ., деревня Михайловская) был отдан в солдаты за то, что имел в своей библиотеке недозволенную министерством просвещения литературу и читал её детям.
Жандармские агенты при одном обыске нашли у рабочего нелегальную книжку и прокламацию и на допросе выяснили, что он получил их от студента, с которым познакомился в воскресной школе, будучи там его учеником. Этого было достаточно, чтобы состоялось постановление о закрытии воскресных школ (1862 г.). Таких примеров расправы охранного отделения множество.
Но партизанская война с царизмом за просвещение проходила с большим успехом, ибо она происходила во всей стране. Эта борьба велась вплоть до Октябрьской социалистической революции.
Вековая борьба народа за просвещение тогда была закреплена в Конституции страны Советов в простых, известных всему миру словах:
"Граждане СССР имеют право на образование".