Счастливое поколение
I
Во второй половине XVIII века издавались сатирические журналы "Живописец" и "Трутень". Самая злая сатира их была направлена на осмеяние враждебного отношения русского светского общества к образованию, к науке. В журналах была выведена целая галерея кичливых высокопоставленных невежд.
Вот чопорная светская барышня рассуждает:
"Здесь вовсе свету подражать не умеют, а всё то испортили училища да учёные люди: куда ни посмотришь, везде учёный человек лишь сумасбродит и чепуху городит" ("Живописец").
Не лучше к науке относится и светский щёголь Наркис.
"Что в науках, - говорит он, - астрономия умножит ли красоту мою паче звёзд небесных? Нет, на что мне она? Мафиматика прибавит ли моих доходов?
Нет! Чорт ли в ней! Физика изобретает ли новые таинства в природе, служащие к моему украшению? Нет!
Куда она годится!"
Светский человек считал образование лишним.
Не расположен был к нему и офицер-бурбон.
"Науки сделают ли меня смелее, - рассуждал он,- прибавят ли мне храбрости, сделают ли исправнейшим в моей должности? Нет! Так они для меня и не годятся. Вся моя наука состоит в том, чтобы уметь кричать: "Пали! Коли! Руби!" и быть строгу до чрезвычайности со своими подчинёнными".
Светским танцующим куклам, волокитам, щёголям и карьеристам не нужны науки. Мысль о ненужности и даже вреде образования внушало молодому поколению общество, родители и воспитатели.
"В слове уметь нравиться все наши заключаются науки", говорит щеголиха. "Не по наукам раздаются чины". "Науками ли торжествуют над солюбовниками?" "Науками ли получают деньги?" "Науками ли наживают деревни... приобретают себе покровителей?" Так рассуждают юноши.
Фонвизин в своём "Недоросле" отразил характерную практику воспитания. Зачем география, когда извозчики есть, - это рассуждение было не частным рассуждением г-жи Простаковой, а прочным мнением "общества". Чацкий - герой "Горя от ума" Грибоедова - потому и лишний человек, что он мечет бисер своей культуры и гуманности перед светскими невеждами. "Общество" клеймит его презрением и выставляет на посмешище молодёжи именно за ум, за учёность.
Детские книги того времени - живые свидетели позорной практики пошлого воспитания светской молодёжи. Нравоучительная книга серьёзно поучает юношей:
"Другая толь же сильная причина должна обратить тебя к женщинам. При дворе получают те преимущества перед своими сверстниками, кои приобретают благоволение тех, которые в некоторой при оном знати находятся, а женщины имеют оной весьма много...
Ищи, любезный граф, благосклонности женщин, когда покажешься в свете. Оказывай при них сию тихость,
сию угодность, сие великодушие, без которых величайший полководец есть дикообразной и варварской человек".
Это поучение можно было бы принять за злую сатиру журнала "Живописец", если бы на обложке книги не значилось:
"Дворянское училище, или нравоучительные разговоры между кавалером Б. и графом, его племянником, с французского на российский язык в пользу благородного российского юношества перевёл Евстигней Харламов. В Санктпетербурге 1764 года".
Н. И. Новиков, издатель "Живописца" и просветитель второй половины XVIII века, мечтал о том, чтобы через головы гувернеров и воспитателей проникнуть в среду детей, заставить их полюбить живую созидающую мысль, вызвать уважение к науке и внушить высокие человеческие чувства.
С этой целью он предпринял издание детского журнала и многозначительно назвал его "Детское чтение для сердца и разума". Его журнал был действительно чтением "для сердца и разума" и сыграл большую роль в формировании мировоззрения его читателей даже более поздних поколений, из среды которых вышли такие деятели, как Белинский. Но создатель первого русского детского журнала впал в немилость Екатерины, а затем был посажен в Шлиссельбургскую крепость.
Его продолжатели скоро уступили царской цензуре и официальной педагогике и превратили "Детское чтение для сердца и разума" в легкомысленное чтиво для привилегированного светского читателя, воспитывающее ханжество и холодный, бесстрастный ум.
Времена менялись, но и через сто лет в царской России ещё прочно коренилось чудовищное отвращение к науке, к образованию. Описывая своё детство, свое мыканье в людях, Горький с особой силой рисует невежество окружающего его общества, которому старательно прививали вражду к книге.
"А читать мучительно хотелось, - пишет он в одном месте. - Взяв с полки медную кастрюлю, я отразил ею свет луны на книгу, - стало ещё хуже, темнее. Тогда я забрался на лавку, в угол, к образам, начал читать стоя, при свете лампады, и, утомлённый, уснул, опустясь на лавку. Я проснулся от крика и толчков старухи. Держа книгу в руках, она больно стучала ею по плечам моим, красная со зла, яростно вскидывая рыжей головою, босая, в одной рубахе. С полатей выл Виктор:
- Мамаша, да не орите вы! Жить нельзя...
- Пропала книга, изорвут, - думал я.
За утренним чаем меня судили. Хозяин строго спрашивал:
- Где ты взял книгу?
Женщины кричали, перебивая друг друга, Виктор подозрительно нюхал страницы и говорил:
- Духами пахнет, ей-богу...
Узнав, что книга принадлежит священнику, они все ещё раз осмотрели её, удивляясь и негодуя, что священник читает романы, но всё-таки это несколько успокоило их, хотя хозяин ещё долго внушал мне, что читать - вредно и опасно.
- Вон они, читатели-то, железную дорогу взорвали, хотели убить..."
Горький прекрасно даёт понять читателю, что это у хозяев не от злости, а от внушенного панического, страха перед книгой.
Правительство смертельно боялось распространения образования в народе и мобилизовывало весь свой бюрократический аппарат на борьбу с ним. Попы угодливо распространяли слухи о чернокнижии, о фармазонах, стремясь вызвать у народа суеверный ужас перед книгой. Педагоги-чиновники наперебой доказывали, что грамотность приносит вред, особенно русскому крестьянству, натуре которого якобы присуще некоторое лукавство, ссылались на самобытность России, чуждой европейской культуре.
В борьбе с правительством за просвещение народа сгорели такие прекрасные жизни, как жизнь Белинского, Герцена, Добролюбова, Чернышевского. Но именно в этой борьбе правительство проявило смертельную боязнь просвещения масс. Великие просветители, одушевлённые "горячей враждой к крепостному праву и всем его порождениям в экономической, социальной и юридической области", "стремились европеизировать Россию, верили в приобщение её к общеевропейской культуре, заботились о перенесении учреждений этой культуры и на нашу, вовсе не самобытную, почву".
Царским правительством были мобилизованы все средства, чтобы чинить препятствия распространению образования. Чтобы заручиться надёжной поддержкой, против народной грамотности настраивались крупнейшие авторитеты.
В своей статье "О народном воспитании" (1858 г.) Добролюбов пишет:
"В последнее время очень много спорили у нас о предмете, о котором, казалось бы, и нечего было спорить, - о грамотности... Оказалось, что вопрос поднят был не напрасно: г. Даль обнаружил в себе упорного врага крестьянской грамотности и грозится именными списками доказать вред её". Добролюбов должен был серьёзно опровергать утверждение, "что между грамотеями негодяев больше".
Однако народ упорно тянулся к образованию, обнаруживая значительно большие успехи и способности, чем представители привилегированных сословий.
"Он (педагог Аппельрот), - пишет Добролюбов, - говорит, что учил детей простолюдинов в народных школах, а равно и детей так называемых образованных семейств. Присматриваясь к тем и другим, он нашёл между крестьянскими детьми не только больше способных, но и больше бескорыстно прилежных мальчиков. В образованных семействах учат детей из каких-нибудь житейских расчётов или из тщеславия, и сами дети, понимая это, только и помышляют об удачах на экзаменах и об аттестате, необходимом для карьеры... Это наблюдение не мешает потвёрже запомнить тем, которые с высоты своей образованности отзываются с презрением о грубой мужицкой натуре и о совершенной неспособности мужика понять что-нибудь без пособия палки".
Пришло время, когда уже никакими силами нельзя было парализовать тягу народа к культуре. Это непреоборимое влечение к просвещению отражает, как одну из главных и светлых сторон русского народа, вся наша русская литература.
Исключительно много внимания уделяет этому явлению в своём творчестве Некрасов, нарисовавший светлые образы русских просветителей из народа, неустанно подчёркивавший ум и тягу к ученью русских крестьянских детей.
Толстой, горячо увлекавшийся просвещением крестьянских детей, пишет целый педагогический трактат и призывает писателей даже учиться писать у крестьянских детей.
Тургенев создаёт замечательное произведение, в котором воспевает таланты русского народа - "Певцы".
С особой теплотой и любовью это стремление народа к книге изображено в творчестве Горького: "Коновалов", "Детство", "В людях", "Мои университеты".
Отвечая потребности народа, со второй половины XIX века, широко развивается коробейничество, распространяющее вместе с лентами, нитками и книги. Этому общественному движению Некрасов, поэт-гражданин эпохи просветительства, ставит литературный памятник:
У дядюшки Якова
Хватит про всякого.
Новы коврижки -
Гляди-ко: книжки!
Мальчик-сударик,
Купи букварик!
Отцы почтенны!
Книжки неценны:
По гривне штука -
Деткам наука!
*
И букварей-таки много купили -
"Будет вам пряников, нате-ка вам!"
Пряники, правда, послаще бы были,
Да рассудилось уж так старикам.
Но чем сильнее обнаруживалась тяга народа к просвещению, тем изощренней становились средства борьбы правительства с развитием народного образования. Царизм стремится задержать развитие сознания народа, направляя народное просвещение так, чтобы приспособить его к своим интересам.
"Старая школа заявляла, что она хочет создать человека всесторонне образованного, что она учит наукам вообще. Мы знаем, что это было насквозь лживо, ибо всё общество было основано и держалось на разделении людей на классы, на эксплуататоров и угнетённых. Естественно, что вся старая школа, будучи целиком пропитана классовым духом, давала знания только детям буржуазии. Каждое слово её было подделано в интересах буржуазии.
В этих школах молодое поколение рабочих и крестьян не столько воспитывали, сколько натаскивали в интересах той же буржуазии. Воспитывали их так, чтобы создавать для неё пригодных слуг, которые были бы способны давать ей прибыль и вместе с тем не тревожили бы её покоя и безделья".
Ленин, "Задачи союза молодёжи".
С этой целью царское правительство насаждает пошленькую, пустоватую, фальшивую книгу. Стремясь скрыть от народа настоящую науку, оно скрывает от него и подлинно художественную, правдивую, реалистическую литературу. Для "простолюдинов" изготовляется литературная фальсификация. Юноша Горький убивает целые годы на поиски "правильной книги".
"Я читал, - пишет Горький, - пустые книжонки Миши Евстигнеева, платя по копейке за прочтение каждой; это было дорого, а книжки не доставляли мне никакого удовольствия. "Гуак или непреоборимая верность", "Францыль Венециан", "Битва русских с кабардинцами или прекрасная магометанка, умирающая на гробе своего супруга" и вся литература этого рода тоже не удовлетворяла меня, часто возбуждая злую досаду:
казалось, что книжка издевается надо мною, как над дурачком, рассказывая тяжёлыми словами невероятные
вещи".
Лавочник, у которого брал Горький книги, показывал гостям и покупателям грязные картинки, давал желающим списывать бесстыдные стихи.
Вместо литературы народу подсовываются халтура и порнография. В своей статье "Краткое изложение элементарных наук в рассказах для простолюдинов" (1859 г.) Добролюбов со всей жестокостью разоблачает вредительскую политику официозной педагогики.
"Книжки, заключающие в себе изложение для простолюдинов первых начал наук и продающиеся по довольно высокой цене, выдерживают в короткое время два издания! Это - любопытное явление, которое может быть объяснено только двумя предположениями: или изложение это так хорошо, что оно успело совершенно удовлетворить потребностям простолюдинов, желающих учиться, или, независимо от достоинства самих учебников, желание учиться в простолюдинах так сильно, что они рады всякому пособию, попадающемуся в руки. Не знаем, до какой степени справедливо второе предположение, но первое оказывается решительно неверным по рассмотрении книжек г. Лапина...
Всё сухо, формально, педантично, - продолжает Добролюбов. - История, например, изложена в таком виде:
"Император Траян был великий полководец, император Антоний очень кроток, император Марк-Аврелий очень учён и добродетелен, а император Константин Великий, святой и равноапостольный, принял христианскую веру. После него император Феодосий разделил Римскую империю на Восточную и Западную, и дела Западной империи стали очень худы". И это называется элементарным курсом!" восклицает Добролюбов.
"Отчего же никто из людей, истинно дельных и знакомых с педагогическими требованиями, не возьмётся до сих пор за составление подобного учебника?" - заключает он горьким вопросом.
Однако взяться дельным людям за работу над книгой для молодёжи и детей было почти невозможно. Свою замечательную детскую книгу о Пушкине Чернышевский вынужден был распространять и популяризировать сам, - официальная педагогика и угодливая критика её замалчивали.
Та же участь постигла и книгу для детей Добролюбова о Кольцове.
А сколько ненависти вызывала литературно-педагогическая деятельность для крестьянских детей Л. Н. Толстого!
Царская цензура и педагогика вели чудовищно-опустошительную работу в области народной и детской книги. Из чтения народа и детей изымалось всё, что могло раскрыть перед глазами читателя язвы общества.
Царские чиновники прекрасно понимали всю опасность настоящей правдивой литературы. По поводу очерков Тургенева "Из записок охотника" министр народного просвещения писал царю: книга
"имеет решительное направление к унижению помещиков, которые представляются вообще или в смешном и карикатурном или чаще в предосудительном их чести виде". Эта книга всё-таки увидела свет, но цензор Львов, пропустивший её в печать, был уволен.
Однако появление книги в печати ещё не значило, что она попадет в круг чтения детей и народа. Существовали рекомендательные каталоги книг для детей и народа, которые или замалчивали реалистические произведения классиков или прямо высказывали своё отрицательное отношение к ним. Как бы то ни было, книге чинилось препятствие по пути в народные массы. Так, из детского чтения фактически были изъяты произведения Пушкина, Некрасова, Тургенева, Гоголя, Толстого и других. Так, в 70-х годах были изъяты русские народные сказки, выпущенные для детей Афанасьевым.
Царская цензура была настолько осторожна, что не пропускала даже такие вещи, как "Чем люди живы" Толстого. Цензура усмотрела в этом произведении издевательство над религией, так как в рассказе ангел в наказание за непослушание богу служит у сапожника.
Чуть ли не до самой революции в детских издательствах "Сказка о попе и о его работнике Балде" Пушкина выходила в переделке под названием "Сказка о купце Козьме и его работнике Балде". Цензура и педагогика считали невозможным осмеяние в глазах, детей попа. Сказку Ершова "Конек-Горбунок" дети дореволюционного времени почти всегда читали в фальсифицированных благонравных переделках.
Чернышевский с возмущением выступил против этой тупоумной работы блюстителей детской нравственности в статье "О том, какие книги должно давать читать детям".
"Часть людей, - писал он, - прибавляет к числу запрещённых для детей книг ещё все книги, в которых основная мысль весьма серьёзна и нравственна, но или слишком нова, или оттого, что принадлежит к разряду таких вещей, над которыми только смеётся толпа, пока они не будут приняты всеми, кажется большей части людей или парадоксальною, или несколько скандалезною, или могущею подать повод к злоупотреблению, или просто, несмотря на то, что они не могут отвергать её истинности и нравственности, неудобоисполнимою утопией, пагубною, если будет применяться к делу. К этому разряду причисляются теперь у нас почти все (кроме самых новых) сочинения Жорж Занд. Есть и такие люди, которые распространяют запрещение и на такие книги, относительно которых невозможно сомневаться, что основная мысль их необыкновенно нравственна, и справедливость не подлежит никакому спору, если только эта истина, положенная в основание романа, не делает чести человеку, если потом книга изображает людей мелких, грязных, пошлых, порочных,- каковы сочинения Диккенса и Гоголя."
Свои революционные мысли Чернышевский был вынужден выражать эзоповским языком. Но в условиях царской цензуры, в условиях педагогической рутины он сумел всё же раскрыть педагогам и русскому обществу истинную причину боязни царского правительства допустить подлинно художественную реалистическую литературу в народ.
Боязнь "пагубного" влияния даже "нравственных истин" была боязнью господствующих классов того, что народ воспримет книги, изображающие "людей мелких, грязных, пошлых, порочных", как разоблачение грязного, порочного общества. Этот страх был обоснован, ибо книга действительно имела огромнейшее революционизирующее значение для народных масс, и поэтому заставить царское правительство изменить политику воспитания детей было невозможно.
Даже перед самой революцией в печати орудует тот же цензор, которого в 60-х годах высмеял Некрасов. Он с той же наивной гордостью может похвалить себя:
"Например, Вальтер Скотт или Купер -
Их на веру иной пропускал,
Но и в них открывал я канупер!"
(Так он вредную мысль называл)...
Скрыть от народа всё то, что добыто человеческой мыслью, скрыть науку, искусство, литературу - вот задача, которую ставило себе царское правительство. Для него образование народа, как говорил министр народного "просвещения" Шишков, действительно,
"принесло бы более вреда, чем пользы".
II
Эх! эх! придёт ли времячко,
...
Когда мужик не Блюхера
И не милорда глупого,-
Белинского и Гоголя с базара понесёт? -
мечтал Некрасов.
И это время пришло. Октябрьская пролетарская революция сделала достоянием трудящихся всю культуру, объявив народ подлинным и единственным наследником мировой человеческой мысли.
Если для царского правительства образование народа означало смерть, то большевистская партия и советская власть просто не мыслили строительства и существования социалистического государства без широкого развития культуры.
"Без ясного понимания того, что только точным знанием культуры, созданной всем развитием человечества, только переработкой её можно строить пролетарскую культуру - без такого понимания нам этой задачи не разрешить", говорил Ленин на третьем съезде комсомола.
И в первую очередь партией был поставлен вопрос об овладении культурой юным поколением, вся задача жизни которого есть строительство коммунистического общества.
Партия, правительство и комсомол неустанно заботились о воспитании и образовании молодого поколения. Советская власть воспитывала смелую, широко образованную и творческую молодежь, ежегодно включающую все новую и новую смену в армию строителей зажиточной, счастливой и многогранной жизни.
Строить эту многогранную, многокрасочную жизнь могут только люди, овладевшие всесторонне культурой человечества. Вот почему все усилия власти трудящихся - были направлены на то, чтобы предоставить в распоряжение нашей смены всю мировую культуру. Наука, искусство, музыка, театр, литература радушно раскрыли свои богатые сокровищницы перед молодежью.
И вот тот "простолюдин", способности, бескорыстная тяга к знаниям которого поражали лучших деятелей дореволюционной России, вход которому в храм науки был запрещён церберами царизма, жадно учился и перерабатывал мировую культуру, бесконечно умножая сокровища человеческой мысли.
В этой необъятной сокровищнице мировой культуры, распахнувшейся перед юными поколениями народов СССР, одно из первых мест заняла мировая детская литература, обогащённая многолетним трудом советских детских писателей.
До 90-х годов прошлого века в Советской стране осваивалось классическое наследство многих веков, любовно создавалась новая литература для детей.
То, чего боялось царское правительство, - участия народа и молодёжи в общественной жизни, - становилось насущнейшей потребностью истинно демократического советского государства.
К сожалению, история циклична. За окном вновь, уже 30 лет, "процветает" капитализм олигархический. Узаконена и жестоко защищается "частная собственность". Всё за деньги - жизнь, медицина, образование, искусство, культура.