Рассказы о животных - не редкое явление в детской литературе. Но обычно бывает так, писать, идя на поводу у своего маленького читателя, подчиняясь его требованиям и запросам, приходит к "детской" теме - к рассказам про зверей.
Собственно, вообще не существует Пришвина - детского писателя - отдельно, от Пришвина - писателя для "взрослых". Большая часть рассказов о природе, первоначально печаталась в изданиях обычного типа. Для того чтобы переадресовать их детям, не потребовалось почти никаких изменений; кое-где лишь произведены небольшие сокращения да в двух-трёх местах облегчен язык.
Разумеется, не всё написанное Пришвиным доступно пониманию ребят. В отдельных, правда очень немногочисленных, случаях кое-что "не дойдёт", вероятно, до детей младшего возраста, например тонкая, едва уловимая, добродушная ирония писателя. Но зато любая страница, которая увлечёт ребёнка, в праве претендовать на равное внимание "большого" читателя.
Секрет этого лежит прежде всего в исключительной доступности и простоте языка. Короткая фраза, ясная и отчётливая во всех своих элементах, таков основной принцип поэтики Пришвина. Экономная сжатость его синтаксиса, свежесть и непринуждённость словаря потому-то и отличаются такой выразительностью, что продиктованы эстетическими идеалами писателя, а не стремлением подладиться к простому детскому сознанию.
Чуждый какой бы то ни было пышности и высокопарности, Пришвин точно прячет все пружины словесного механизма, с тем чтобы непосредственно за словом с предельной точностью вставало изображаемое явление. Пришвин нередко тяготеет к изящной законченности фольклорных формул, так, например, в духе пословицы выдержана концовка рассказа "Соляная кислота": "Такой выпал памятный день - всем волкам по серьгам: старому - взбучка, молодым - пример, маленьким - соляная кислота".
В основе этого лапидарного стиля лежит своеобразный пафос точного знания, не допускающего никаких отступлений в угоду капризам художественного вымысла. Суть дела, разумеется, не в узколобом педантизме "фактовика", а в тех особых и высоких требованиях, которые предъявляет Пришвин к искусству, - в требованиях правдивости и содержательности, не позволяющих ему "быть просто беллетристом".
Потому-то так настойчиво обращается Пришвин к очерковым жанрам, ибо в отличие от "просто беллетристики" в очерке "есть как будто в то же время что-то и от науки, и от правды жизни".
Это то, о чём писал Горький, восхищаясь в Пришвине "замечательным гармоническим сочетанием поэзии и знания, возможным только для человека, который любит знать и в любви своей ненасытен".
Содержание небольших рассказиков писателя о животных и природе достаточно разнообразно. Читатель ознакомится с целой галереей самых различных зверей и птиц - от пятнистого оленя-цветка из уссурийской тайги до лягавого щенка Ромки, от медведицы Плаксы из Московского зоопарка до прижившегося на чердаке у автора тетеревёнка Терентия, узнает об их повадках, обычаях, радостях и тревогах.
Миниатюры Пришвина лишены традиционного сюжета; как правило, они вырастают из наблюдений охотника и натуралиста, отбирающего наиболее выразительные и показательные для жизни данного животного эпизоды.
И образ человека, изучающего, приручающего или преследующего животное, становится непременным элементом рассказа.
В сущности, основной задачей Пришвина и является установление такой интимной связи между человеком и природой, при которой становится понятной и осмысленной её внутренняя жизнь.
Пришвинские животные - это не человеческие типы, скрывающиеся под условной звериной маской, как это мы имеем, например, в фольклоре или в басне. Но вместе с тем это и не безликий зоологический "вид" из "Жизни животных" Брема.
Напряжённое и любовное вчувствование в мир природы позволяет Пришвину создать индивидуализированный образ животного со своей особой "психологией", своей отличительной физиономией.
Одним из основных художественных средств Пришвина, естественно, оказывается своего рода "очеловечение" всех этих четвероногих и хвостатых героев.
Пришвинский антропоморфизм как нельзя более далёк от произвольного перенесения на животных чуждых им человеческих свойств и признаков. Аналогия с человеком используется им как приём, помогающим разобраться во внутреннем мире животного, проникнуть в тёмные дебри, его "мыслей" и "переживаний".
Поэтому диалоги пришвинских животных, "человеческие" по форме, остаются такими убедительно "собачьими" или "кошачьими", или "птичьими" по существу. Таков, например, диалог между собакой Ромкой и тигровым котом, ощерившимися друг против друга на лесной полянке.
"Тигровый кот говорит:
- Ты конечно можешь на меня броситься, но помни, собака, за меня тигры стоят! Попробуй-ка сунься, пёс, и я дам тебе тигра в глаза.
Ромку же я понимал так:
- Знаю, мышатница, что ты дашь мне тигра в глаза, а всё-таки я разорву тебя пополам! Вот только позволь мне ещё немного подумать, как лучше бы взять тебя".
Так раскрывается Пришвиным природа во всём богатстве своего живого содержания.
Ценность книги не ограничивается теми фактическими сведениями, которые почерпнёт из неё маленький читатель. Ещё важнее бесспорная воспитательная сила, присущая книге.
Рассказы Пришвина о животных воспитывают сознательную любовь к природе, учат вдумчивости и зоркому зрению, пробуждают благородную страсть к знанию, к изучению и овладению огромным миром природы, окружающим ребёнка.