Василию Васильевичу Гельмерсену исполнилось тогда шестьдесят. А выглядел он на девяносто. В 1934 году был ещё жив. Где умер, когда - неизвестно. Первый биограф художника - Н. А. Марченко любовно собрала все сведения, скупые, впрочем, о жизни замечательного мастера-силуэтиста. Но главная её заслуга в том, что она дала жизнь книге, выпустить в свет которую мечтали и в 1915 году, и в 1937-м, и в 1941-м. Но книга тогда не вышла.
«Евгений Онегин» в силуэтах Гельмерсена - странный мир, пушкинский, узнаваемый, но это мир - воспоминаний-теней. Тень, конечно, нечто мистическое. Но в чёрных онегинских силуэтах Гельмерсена ничего этакого нет.
Парадокс? Или закономерность отдалённого во времени читательского восприятия? Ведь что-то подобное - портреты! - было в старинных дворянских семьях, в альбомах уездных барышень. А военные сцены Фёдора Толстого - увлечение общества пушкинского времени, стиль ампир...
В начале XX века, когда Гельмерсен создавал свои онегинские образы, в моде был совсем другой стиль, царили мирискусники. Силуэты Василия Васильевича казались многим безнадежно устаревшими. Но он не гнался за модой, скорее - за пушкинской строфой. И светлый, летящий, многокрасочный пушкинский мир он вырезал, играя светом и тенью. Как тонки его вырезанные линии, как стремительно «стрелой» «швейцара мимо» взлетает Онегин по мраморным ступеням; как изящны лорнеты, жесты, трости, ограды, дерева; а Жучка в салазках того и гляди на мальчика тявкнет... Но может ли силуэт быть ироничным? Конечно, если подсказывает сам Пушкин...
Гельмерсена называли художником-дилетантом. Справедливо, ведь по образованию он был юристом, по служебной лестнице продвигался как бухгалтер. Дослужился до камер-юнкера! Как Пушкин... И бросил эту министерскую службу в 1914 году, чтобы стать помощником (впрочем, старшим) заведующего дворцовой
библиотекой Эрмитажа. Зато это была настоящая жизнь: среди книг, среди произведений искусства и в среде художников! Его силуэты уже начали ценить, и он сам участвовал в выставках...
Потом, уже при советской власти, он работал и в конторе губземуправления, и в Русском музее, и в управлении делами Академии наук. Он знал французский, немецкий, английский, шведский. Он был «из бывших». В 1932 году, когда начали выдавать паспорта, Гельмерсен паспорта не получил...
Н. А. Марченко считает, что авторитетнейшие ценители искусства, какими были Эфрос и Сидоров, готовившие в 1937-м и в 1941-м предисловия к изданиям силуэтов Гельмерсена, - конечно, только в качестве иллюстраций к тексту романа, - знали о лагерной судьбе Гельмерсена. Знали. И так много доброго написали о нём. Не побоялись. Как скоры мы иной раз на суд тех, кому жить пришлось в те страшные годы. Как мало знаем о них. А уж до уровня эрудиции «бывших» нам, сегодняшним, как до Монблана!