Лапкин спешил на маскарад, чтоб стать храбрым. Пакет с новогодним костюмом шуршал и цеплялся за ветки и углы скамеек. Но Лапкин не замечал трудностей. Он опаздывал.
А виновата во всем была стенгазета.
За две недели до Нового года в цеху на лестничной площадке, там, где обычно вывешивали приказы о ежемесячных премиях, прикрепили цветными гвоздиками новогоднюю стенгазету. Рисунок был скучный, но профессиональный: линия к линии, каждое пятнышко на своем месте, Дед Мороз выглядел, как на фотографии: румяный, белозубый, с лихо развевающейся бородой и миловидной Снегурочкой под мышкой (даже не верилось, что это именно Дед). Яркая надпись «С Новым годом!», поздравление, написанное цветным фломастером. Стихи. Обычная стенгазета.
Около стенгазеты толпились работники цеха. Лапкин продрался к стенду.
Газета была бы обычной, если бы не стихи. Нет, конечно, в каждой стенгазете есть стихи. Но ЭТИ были написаны на отдельном листочке и прикреплены кнопкой прямо на бороду Деда Мороза. Лапкин стал читать. Так себе стихи, средненькие. Но вот заканчивались они возмутительно:
«…И если вы хотите
Счастья в Новый год —
Старательно трудитесь,
И счастье к вам придет!
Лень и торопливость
Гоните от себя.
Паяльник, дисциплина —
Вот лучшие друзья!»
Стихи были подписаны «Новогодний заяц».
Как же так? А они что, не трудятся? Балду гоняют? Это какая сволочь обвиняет их в лени и недисциплинированности?
Возмущен был не только Лапкин: недовольные возгласы не то и дело нарушали угрюмую и совсем не праздничную тишину.
Лапкин нахмурился. Дисциплина в их цеху была железная: работать можно строго в спецодежде, за брак штрафуют нещадно, опоздания приравниваются к измене Родины. На рабочем месте запрещено не то что есть — пить тоже нельзя. Но делать нечего — производственная дисциплина. Поэтому возмущенный ропот тружеников цеха был оправдан.
— Я напишу опровержение, — вдруг неожиданно даже для самого себя сказал Лапкин.
— А напиши! — хлопнула его по плечу монтажница люба. — Утри нос этому гаду!
Лапкин написал. Сначала переживал, что придется кому-то возражать, ругаться, но было очень обидно за несправедливые намеки в лени. Но Лапкин набрался смелости и написал. Первую букву красиво обвел фломастером, как в стенгазете. Утром следующего дня прикрепил свои возражения рядом с опусом Зайца. Борода Деда Мороза стала почти не видна.
«…Да как же тут трудиться,
Когда условий нет?
Когда уже дней тридцать
Моргает верхний свет?
Недокомплект деталей,
На плате — непрокрас.
А на кого всё свалят?
На нас — рабочий класс!»
Пока Лапкин прикреплял свой листочек, вокруг собрались работники цеха. Все одобрительно кивали, соглашались. Электрик даже погрозил пальцем кому-то в коридоре и сказал в пустоту:
— Вот вам!
А на следующее утро появился ответ Зайца. Лапкин не остался в долгу. Его страшила возможность столкнуться с Зайцем лицом к лицу: ведь понятно — писал не простой человек, а может даже и мастер. Или контролер ОТК. А что им Лапкин? На один зуб. Влепят выговор и лишат премии – вот вам и Новый год. Но Лапкин писал: отступать было некуда, за спиной полцеха единомышленников взывали к справедливости.
— Да посмотрели бы, что вентиляторы не работают!..
— А комната отдыха какая? Казарма!..
— А почему заму можно без спецодежды ходить, а другим нет? Или на нем пыль и микробы другие?
И Лапкин писал. Заяц исправно отвечал. Обвинения укладывались в стихотворный размер, украшались фломастером и вывешивались на стенгазету каждое утро всю неделю. Борода Деда Мороза и наряд Снегурочки полностью скрылись под листочками. А за два дня до общезаводского мероприятия — Новогоднего маскарада — появилось последнее сообщение от Зайца:
«Я жду на маскараде
Тебя, борец за правду!
Меня легко узнаешь:
Ведь я — большой и главный.
Придешь — подарок будет.
А скажешь: «Не приду»,
Тогда трусливый Заяц —
Не я, а ты! Я жду…»
А потом прошел слух, что Новогодний заяц — это сам начальник цеха Кузичев. Лапкин приуныл: теперь ему точно конец. Громогласный, огромного роста Кузичев и так-то разгонял демонстрации одним своим появлением. А уж если его разозлить…
Но сдаваться было нельзя.
— А что? А пусть пойдет и скажет ему всё! — горячился электрик.
— Ага, и попадет в черный список. По шее дадут, а путевку в санаторий — хренушки!
— А ему и так не дадут путевку — он молодой работник, стажа еще мало. Так что иди, Лапкин, иди.
— Да как он пойдет-то? Приглашение надо! — возражал сосед по рабочему столу Василий.
Это была правда: на маскарад можно прийти только по пригласительному билету. Их разыгрывали в цеху бесплатно, все тянули жребий. Но Лапкин не собирался идти — не любил он этих шумных сборищ. Ему там было неуютно и даже страшно: все шумят, дергают за рукав, куда-то тащат и на что-то уговаривают. Это не для Лапкина. И он отказался участвовать в розыгрыше.
— Я отдам свой! — электрик по жребию получил билет на двоих.
— А жена что скажет?
— А она тоже выиграла билет! Соседке обещала отдать, за красную икру. Так обойдемся без икры. Принесу билет!
— А ты не отдал еще что ли?
— Не отдал: нет икры — нет билета.
— Билет — это полбеды. Еще костюм надо, маскарадный. Без него и с билетом не пустят!
Костюм был реальной проблемой. Во-первых, деньги. Стоили они ох как дорого. Во-вторых — где его еще найти, это детские на каждом углу продаются. А самому сделать времени нет — послезавтра в семь вечера уже надо быть в костюме. Это — в-третьих.
Лапкин думал: если причиной его неявки станет отсутствие костюма — значит ли это, что он, Лапкин — трус? Новогоднему зайцу и билет легко достать — он же начальник, да и деньги, наверное, есть на костюм. Да и костюм, скорее всего, давно ждет в шкафу.
Костюм нашли: теща электрика принесла из дома Культуры, она там в хоре пела. Лапкин получил его только в день маскарада, и возражать было уже поздно. Это были два предмета: вышитая белая рубаха и огромные желтые шаровары. В обеденный перерыв в раздевалке Лапкин примерил то и другое. Прямо казак.
— М-да, — протянул Василий, — не очень… Чего-то не хватает…
— Сапоги нужны, это ясно. Еще бы прическу поменять.
Лапкин потрогал свой белобрысый ежик.
— Как поменять-то?
— Налысо обрить.
— А казаки лысые что ли?
— Лысые. А на макушке чуб!
— Нет у меня для чуба волос.
— Я сейчас, — электрик убежал.
Невыясненным был и вопрос с сапогами.
— Я сейчас, — теперь убежал Василий.
Лапкин остался один в карнавальном костюме. Мрачные мысли снова надвинулись на него. Хорошо, придет он на карнавал, а как он узнает, кто из всех — Новогодний заяц? Неужели он будет в костюме зайца? Да нет, вряд ли. Вот же, написал: «…Я — большой и главный». Большой — это понятно, рост никуда не денешь. А главный? Главный заяц? Глупость какая. Кто на маскараде главный?
Размышления прервал Василий.
— Какой у тебя размер?
— Какой размер?
— Ноги, ноги размер какой?
— Сорок первый.
— Ура! Я нашел тебе сапоги! Классные, смотри, — Василий сунул Лапкину мобильный телефон, — вот фотки, видишь?
На экране Лапкин увидел пару красных сапог на невысоком черном каблучке.
— Да они же женские!
— А штаны у тебя — прям мужские! Да они на тебе как юбка! И вообще — это просто карнавальный костюм, не на работу же ты в нем будешь ходить!
Лапкин махнул рукой: чего уж тут, пропадать — так пропадать.
— Это тёщи моей, как раз сорок второй размер! — радовался Василий, — Жена сфоткала, они осенние, на антресолях валялись, теща и не узнает даже!
— У меня сорок первый, — поправил Лапкин.
— Да какая разница, главное чтоб не малы. Жена привезет на проходную, заберем.
Лапкин подумал, что жена у Василия уникальная: отдать сапоги матери, тайком…
Пришел электрик с пучком пакли.
— А вот и чуб! И усы. Значит так: бреешь голову налысо, потом вот так приклеиваешь чуб. И вот так — усы. Двусторонний скотч есть? Нет? Сейчас принесу.
Электрик убежал.
Лапкин подумал, что в такое время в парикмахерские не попасть. Придется брить голову самостоятельно.
Он приложил паклю к верхней губе. Она кололась и пахла машинным маслом и какой-то кислятиной (мокрыми тряпками). Терпимо.
И вот теперь он опаздывал. Оказывается, голову брить долго и трудно, особенно затылок. Он не успел примерить весь костюм сразу. Но знал, что с чубом и усами из пакли он выглядел смешно и без желтых шаровар. Про красные тещины сапоги страшно было даже думать.
Лапкин втиснулся в автобус. Пакет смялся. «Лишь бы не оторвались ручки, — подумал Лапкин, — а то всё рассыплется и будет грязным». Лапкин представил, как прикладывает грязную паклю к губе. Его передернуло.
Он, конечно, опоздал. Ненамного, гостей еще пускали. Но музыка и хоровые крики где-то там, в глубине Дома культуры означали, что праздник начался. Ну и хорошо, зато никто не будет его пристально разглядывать и смеяться над костюмом.
Охранник на входе внимательно осмотрел Лапкина с головы до ног, вчитался в каждое слово в пригласительном билете. Даже заглянул Лапкину за плечо.
— Вы один?
— Одни.
— Костюм где ваш?
— Вот, — Лапкин качнул измятым пакетом.
— Переодевайтесь, — охранник кивнул на лавочки.
— Прямо здесь? А внутрь пройти нельзя?
Охранник пожал плечами, но с места не сдвинулся. Лапкин отошел в сторону, туда, где висело зеркало, и вытряхнул вещи на лавку. Желтые штаны стекли на мраморный пол. Лапкин вздохнул и начал наряжаться.
Перед охранником Лапкин снова предстал уже в маскарадном виде: чуб, усы, вышитая рубаха, желтые шаровары и красные сапоги. По лицу охранника понял: выглядит ужасно. Охранник ухмыльнулся и дал пройти внутрь. Лапкин двинулся на шум и веселье.
Теперь следовало найти Зайца, сказать то, что хотел, и уйти. Не нужен ему подарок. Лишь бы весь этот маскарадный позор закончился.
А что он собирался сказать?
Лапкин оглядел зал. Никаких огромных зайцев не наблюдалось. Исключительно императрицы и феи. И мушкетеры. Еще пираты попадались.
Но если приглядеться, можно увидеть вон там, в углу, высокую и массивную фигуру. Оно? Лапкин стал проталкиваться в ту сторону. Мелькали огни, всё вокруг шумело и веселилось, временами Лапкин терял направление, но, привстав на цыпочки, вновь замечал массивную серо-коричневую фигуру и корректировал курс.
Фигура не стояла на месте, она тоже шумела и веселилась, и Лапкин потратил немало времени и сил, чтоб её настичь. Фигура оказалась вроде бы бегемотом.
— Здравствуйте! — проорал он бегемоту в морду. Шум, музыка и заклинания ведущего сделали этот вопль почти неслышным, и бегемот не сразу ответил. Он внимательно вглядывался в Лапкина и шевелил лапами. Или это ноги? Бегемот шевелил передними ногами?
Лапкин решил не увлекаться мелочами, но понял, что спрашивать и нечего — фразы возмущенного монолога еще не сложились в голове. Пока он лихорадочно искал нужные слова, Бегемот схватил его (ногами?) за локоть и радостно запричитал:
— Это ты, Лапкин? А как ты меня узнал? Ну, ты даешь!
Голос был знакомым, но Лапкин не мог сосредоточиться и вспомнить, кто это. Ясно, что не начальник цеха. Надо искать дальше.
— Да ты герой, вот не думала, что ты решишься прийти!
Лапкин вспомнил бегемотий голос — это контролёр ОТК на их конвейере, Лиза Петровна. Она была весела, болтлива, необъятна и стремительна. Лапкин осторожно снял со своего локтя ее руки и смущенно пробормотал:
— Я это… Мне идти пора…
Он, наконец, выбрался из объятий и побрел, оглядывая зал и пытаясь понять, кого ему искать?
Большой и главный… Может вон тот Петр Первый? А что, по росту подходит. Главный? Ну Петр же императором был. Главный, в каком-то смысле. Лапкин пробирался к Петру Первому повторял про себя первую фразу, которую он скажет: «В стенгазету писал я. И я могу сказать то же самое прямо сейчас».
Вот он, Петр Первый! Лапкин набрал воздуха в грудь для признательной речи и… осекся: Петр Первый точно не был начальником цеха Кузичевым. Потому что Петр Первый был женщиной. С грудью и настоящими завитыми волосами. Она громко хохотала и не замечала несчастного Лапкина. Он отошел к стене и задумался.
Решение должно быть простым. А иначе как определить среди десятка императоров и императриц — кто главный?
Кто вообще мог быть главным? Новый год… Елка? Лапкин посмотрел на Ёлку у сцены: большая, главная на празднике. Но елка точно не была начальником цеха.
А еще? Кто-то в костюме Нового года? Лапкин оглядел зал. Ничего похожего не было видно. Или вот… Вон там кто-то мелькает в шапке и в шубке… Да это же Дед Мороз! Вот кто главный на празднике! Как он сразу не догадался?
Лапкин бросился за Дедом Морозом. Погоня была на удивление недолгой, и вот Лапкин стоит с ним лицом к лицу. Дед Мороз благожелательно смотрел на Лапкина и даже улыбался.
— Там, в стенгазете, это мои стихи! Я на самом деле думаю, что вам бы лучше не критиковать, а сделать, чтоб рабочим было удобно! И лампы, и инструмент, и комната отдыха, и вообще… — у Лапкина на секунду перехватило дыхание от страха, а вдруг Дед Мороз не дослушает его, — мне от вас ничего не надо!
Он выдохнул. Дед Мороз улыбался. Потом махнул варежкой и поинтересовался мягким голосом:
— А для себя-то ты чего хочешь? А?
— Для себя? — Лапкин растерялся. Он же сказал что ничего не надо.
— Да, для себя, не для коллектива, а для себя лично?
Лапкин вспомнил почему-то своего котенка: он его подобрал на днях у сломанной рябины во дворе, там, где детские качели. Котенок был серым с пятнышками. Он кашлял и чихал. Ветеринар прописал котенку антибиотики, но посоветовал особо не обольщаться, потому что такие маленькие и запущенные бездомные детёныши имеют слабый иммунитет, и, скорее всего, этот не выживет. Лапкин укутывал котенка на ночь в свой шарф и сильно переживал. Но как котенку может помочь начальник цеха Кузичев? Никак, он же не настоящий Дед Мороз. И Лапкин вздохнул.
— Мне ничего не надо.
— Да я и так знаю, что тебе надо! — захохотал Дед Мороз и хлопнул Лапина по плечу. — С Новым годом!
И Дед Мороз исчез в толпе. Быстро исчез. Или, может, Лапкин просто задумался и не заметил, как толпа утащила Деда за собой.
Лапкин побрел к выходу. Вот и всё. Миссия закончена. Можно вздохнуть с облегчением. Но облегчения Лапкин не чувствовал.
Он брел по залу и вздыхал. Не задался Новый год.
— Стой! Да стой же ты! — кто-то снова тряс Лапкина за локоть. Он остановился и оглянулся: да это же электрик! И наряд пирата никого не обманет.
— И не узнать тебя! — веселился электрик. — Лысый, с чубчиком. Я только по желтым штанам тебя и узнал — очень они примечательные. А я знаю, в каком костюме Кузичев: он Дед Мороз! Ты нашел его? Мы сейчас с ним в буфете встретились.
— В буфете? — Лапкин огляделся: буфет находился далеко. Как они могли увидеть там Кузичева, если Лапкин разговаривал с ним в другом конце зала?
— Пошли, — тащил его электрик. — Вон он ходит.
Лапкин посмотрел на «буфетного» Кузичева: он был совсем в другой шубе, темнее, и воротник не такой большой. И борода — видно, что из синтетики, а у того Кузичева борода была красивая, как настоящая.
То есть, получается, первый Дед Мороз не был начальником цеха Кузичевым. Эх, наговорил чепухи постороннему человеку… Лапкин, Лапкин… Олух царя небесного.
Не задался Новый год.
Лапкин отодвинул электрика и решительно пошел к правильному Деду Морозу.
— Я Лапкин. И это я писал вам стихи в стенгазету, — равнодушно сказал он и стал ждать ответа.
Дед Мороз помолчал несколько секунд, взял Лапкина под локоть и повел из толпы.
— Замечательно, рад познакомиться. Очень рад, — Дед Мороз-Кузичев виртуозно обходил преграды и, наконец, завел Лапкина в буфет. — Редко встретишь такого творческого человека прямо под носом! — он громогласно, как и полагается начальнику цеха Кузичеву, захохотал. — Это надо отметить.
Отметили коньяком.
— Ну что ж, молодой человек, я хотел предложить вам поработать в заводской газете, им нужны такие активные и творческие, знающие рабочую среду, сотрудники. Согласны?
Лапкин вдруг вспомнил, что не сказал этому Деду Морозу еще одну важную фразу:
— Мне ничего не надо, — и добавил: — Мне моя работа нравится.
— Жаль, молодой человек. Вы могли бы сделать карьеру! Ну, если передумаете — обращайтесь! Я уже и с главным редактором переговорил.
И Дед Мороз-Кузичев исчез в зале.
Лапкин шел по коридору к раздевалке, откуда-то сквозило, желтые шелковые шаровары холодили ноги, и было страшно выходить на мороз.
Дома его ждал котенок. Лапкин осторожно отодрал его от брюк, отнес на кухню. В ванной старательно оттер макушку и верхнюю губу от остатков клея (мерзкий какой скотч!), бросил с корзину для белья вышитую рубаху и желтые шаровары. Снова отнес прибежавшего котенка на кухню, поставил чайник и сел смотреть в окно. Котенок мяукнул и полез на стол. Лапкин гладил его по пятнистому боку, но со стола не сгонял, а чего сгонять… Налил чай, взял печенье, выключил свет.
Долго пил чай с печеньем и смотрел на снежинки за окном.
Чего-то не хватало этим вечером…
Лапкин расправил диван, разложил шарф для котенка. И понял: котенок не кашляет и не чихает. Лапкин приподнял котенка и внимательно осмотрел: глазки блестят, елозит, вырывается, мяукает возмущенно, и вообще выглядит иначе: как здоровый.
— Ты здоровый? — недоверчиво спросил кота. Кот мяукнул и снова попытался вырваться.
Лапкин попробовал уложить его в шарф, но не вышло: котенок выбрался и пошел прямо по Лапкину куда-то по своим делам. Лапкин закрыл глаза. Как такое может быть? Еще днем он был вялый, кашлял и чихал… А может?.. Да нет, ерунда какая… Ну не тот же, первый, Дед Мороз его вылечил? Да Лапкин и не говорил ему про котенка. А разве настоящему Деду надо что-то говорить?
Котенок вернулся, устроился у лица Лапкина и замурлыкал.
«Здоровый… — уже засыпая, подумал Лапкин. — Может, я и соглашусь работать в газете…»