Думаете, если с судна убрать капитана, то оно сразу погибнет? Ничего подобного. Хорошо обученная, сплававшаяся команда, как здоровый сильный организм, ещё достаточно продолжительное время будет жизнеспособна. Довелось и мне побывать в подобной ситуации.
В середине лета Чёрное море – ласковое и тёплое. Батуми – не только прекрасный курортный городок, но и очень уютный порт. Погрузка подходила к концу. В последний раз осматривая трюма, я уже готовился насладиться красотами Средиземноморья. Ничего не предвещало беды.
Но тут по судну прошёл слух, что от капитана сбежала жена. Вечером с берега он вернулся абсолютно никакой, очевидно, с единственным желанием окончательно залить своё горе уже на судне. Но, как известно, такое в одиночку делать не принято, тем более русскому человеку. Поэтому он попросил поддержки у своего самого первого помощника – помполита, который, естественно, отказать ему не смог. Они закрылись в капитанской каюте и начали проводить ревизию представительских фондов.
Водка на флоте делит людей, как бы, на две категории. Первые – это те, кто употребляет её постоянно. Их наказывают, воспитывают, предупреждают, но потом, всё равно прощают. Они беззубые, на всё согласные, потому что замазаны по уши. Таких не выгоняют.
Другие – это те, кто умеет обращаться с напитками. Обычно это люди, которые знают себе цену. Они не боятся идти на конфликт. Поэтому, когда такой человек срывается, его просто уничтожают.
Есть, правда, ещё и третьи. Это – абсолютные трезвенники. Но их очень мало и, обычно, это – люди, вышедшие из первой категории.
Дело в том, что мастер наш мужик был стоящий, да и капитан хороший. Так что ситуация могла сложиться не просто неприятная, но и опасная.
Между тем, погрузка была закончена. Судно нужно было готовить к отходу. Весь штурманский состав собрался в каюте старшего помощника. Штурманский состав – это наш старпом Виктор Григорьевич, я – второй штурман и третий – Жора. Все мы заканчивали одну альма-матер. Правда, старпом на два года раньше меня, а Жора на четыре позже. Но всё равно мы считали себя однокашниками. Да и плавали вместе уже не первый год.
Старпом полюбовался на свои бархатные итальянские тапочки, которые купил в прошлом рейсе за бешеные деньги, чем очень гордился, и веско начал:
- Судно на отходе. Капитан временно вышел из строя. Как у тебя с грузовыми документами? -
повернулся он ко мне.
- Всё оформил. Осталось только, чтобы мастер подписал.
- Это – проблематично, - задумчиво констатировал старпом, в очередной раз, посмотрев на свои тапочки.
- Я сделаю. Он сам отличить не может, когда я подписываю, а когда его подпись стоит, - подал голос Жора. Виктор Григорьевич удивлённо уставился на третьего штурмана:
- В крайнем случае, можно и так. А случай крайний.
Потом, глубоко вздохнув, он продолжил уже командирским тоном:
- Стало быть, так. Пограничников, таможню берёт на себя второй штурман. Санитаров, портнадзор – третий. Заодно закажет лоцмана. Про капитана скажем, что у него гипертония.
- А что это такое? - встрепенулся Жора.
- Не знаю. Но что-то серьёзное, - старпом опять уставился на свои тапочки.
- Ещё вопросы есть? - поднял он глаза.
- Есть, - повернулся я к нему.
- Ну?
- А ты, что будешь делать?
- А я буду руководить.
- Смотри, не надорвись.
- Всё, - старпом поднялся и с удовольствием прошёлся по каюте в своих тапочках:
- Базар окончен. За работу.
Судно охватила предотходная лихорадка. На борт прибыла комиссия. Раскладывая перед этими серьёзными людьми документы, мы на просьбы:
- Неплохо бы поговорить с капитаном, - дружно отвечали:
- У него жуткая гипертония.
Члены комиссии сочувственно кивали головами, хотя по их смеющимся глазам было видно, что они всё понимают. Правда, Жора, в очередной раз объясняя пожилому таможеннику, что капитан болен, перепутал гипертонию с подагрой. Но, быстро спохватившись, перевёл разговор на другую тему.
Береговые хлопоты остались позади. Земля узкой полоской растаяла за кормой. Судно ходко бежало по зеркально гладкому и ослепительно синему морю. Потекла будничность ходовых вахт. Каюта капитана по-прежнему продолжала оставаться закрытой. Единственным человеком, кто мог знать, что там происходит, был наш поварёнок, который три раза в день таскал туда подносы с едой. Командирский запой обещал быть долгим.
Если во время стоянки в порту, моряки ещё как-то остерегаются пить, мало ли кто припрётся на судно, то в море, какой может быть контроль? Тем более за капитаном. Да и должность эта – особая. При кажущейся огромной власти на корабле, он практически беззащитен на берегу. Начальство ведь только требует, умело перекладывая на его плечи свои обязанности, оставляя ему лишь право отвечать за всё. Чтобы занять эту должность, нужно долго и нудно учиться, а потом ползти по служебной лестнице лет десять, как минимум, если повезёт. И к тому времени, когда человек, наконец, занимает верхнюю каюту по правому борту, психика его становится настолько своеобразной, что непосвящённым людям понять её сложно.
Как бы там ни было, но к концу вторых суток на горизонте показались скалы, прикрывающие вход в Босфор. Радист отстучал, что ему положено, и через несколько часов старпом уже связывался по радио с лоцманской станцией, рисуясь перед нами своим прекрасным английским. С подошедшего катера на борт вскарабкался лоцман. Началась проводка.
Босфор – пролив непростой. Несмотря на свою ширину и глубину, он довольно труден для судовождения. Сильные течения и множество шныряющих лодочек и корабликов не располагают к душевному спокойствию. Поэтому любоваться красотами Стамбула нам было некогда. Да и городишка-то, так себе. Хоть и красивый издали, а внутри довольно грязный.
Старпом уверенно управлялся с судном. Пока я заполнял лоцманские квитанции, Жора вёл прокладку. Из штурманской рубки раздался его недовольный голос:
- Григорич, ещё полкабельтова и вылетим на встречную полосу.
Старпом, рявкнув на рулевого, стал сурово объясняться с лоцманом. Неизвестно, чем бы всё это кончилось, но тут появился поварёнок с чайным сервизом на подносе. О господи! Сколько турок может выпить чаю? Уж точно не меньше, чем русский водки. Но, как говорится, дорогу одолеет идущий. Растаял в дымке и Стамбул с его турецким лоцманом.
Мраморное море проскочили меньше чем за день почти без происшествий. Почти. Сначала пропал старший механик. Но в обед поварёнок компетентно сообщил, что дед обосновался в капитанской каюте на диванчике. Командирский запой начинал разрастаться вширь, поглощая новые жертвы. Но, не смотря ни на что, судно продолжало идти заданным курсом. К концу вахты, определив место, я развалился в кресле с твёрдой уверенностью выкурить очередную последнюю за сегодняшний день сигарету. В ходовой рубке хлопнула дверь. Я, не вставая, обернулся и обомлел.
В дверях, низко наклоняя голову, стоял капитан. Два очерченных синими кругами глаза упёрлись прямо в меня, пытаясь вспомнить, где они раньше со мною встречались.
- Чего расселся? - прохрипел мастер.
- Вахту стою, - растерялся я, даже не догадавшись подняться.
- Чем вы здесь все занимаетесь? Когда отход оформлять думаете? - глаза ещё сильнее впились в меня.
- Да мы, вроде, как бы уже третьи сутки в море, - залепетал я. Он как-то ссутулился, поперхнулся и зашипел сквозь кашель:
- А почему не доложили? Ну, что за люди? Как с такими можно работать?
Продолжая поносить неизвестно, кого на все лады, повернулся и вышел из рубки, громко хлопнув дверью. Я перевёл дух.
К Дарданеллам подошли ночью. Жору отпустили спать. Старпом доставал рулевого командами, а я метался между экраном локатора и картой, лишь изредка поглядывая на тёмные скалистые берега пролива, воспетого древними греками.
Прекрасное Эгейское море со своими тысячами островов встретило нас усиливающимся ветром.
- Не всё коту масленица. С начала рейса идём, как на курорте по зеркалу, - озабоченно пробурчал старпом, принимая у меня вахту:
- Ты бы прополз по трюмам.
- Сейчас переоденусь и сделаю, - я расписался в судовом журнале и пошёл вниз.
- Пообедай сначала, - крикнул он мне вдогонку.
Мы с боцманом обошли все трюма, если прыгание по скобтрапам можно назвать хождением. Вылезая из последнего люка, пришлось принять изрядный солёный душ. Палубу уже заливала кипящая вода.
- Всю жизнь мечтал ходить на корабле. Но на подводную лодку мы не договаривались, - стягивая с себя в тамбуре надстройки мокрую одежду, зубоскалил он.
- Ладно дурачиться. Пошли обедать, - хлопнул я его по плечу и мы зашагаи в кают-компанию.
Эгейское море, больше двух суток выматывавшее нас качкой, уже не казалось таким красивым. Но это были, как раз ещё цветочки. Ягодками встретила нас Средиземка.
Ещё недавно фиолетовое море огромными серыми валами пыталось преградить путь нашему судну, разбрасываясь седыми хлопьями пены. Ставший вдруг таким маленьким теплоходик дрожал под его могучими ударами.
- Ну, как? - спросил я, принимая у Жоры ночную вахту.
- Сам видишь. Хорошего мало. Через два часа поворот. Придётся лагом к волне вставать. Тут или штормовать надо, или уходить прятаться. Радист принёс штормовое, - устало пояснял он, потирая красные глаза.
- А мастер что?
- Поварёнок сказал, что всей толпой собираются в сауну попариться. Потом опохмелятся и завязывают.
- Пора бы уже. Ну ладно, иди, отдыхай.
- Спокойной вахты, - он ткнул меня кулаком в плечо и вышел.
Точку Жора мне сдал счислимую. Зацепиться было не за что. Шли в открытом море. Поэтому в штурманской рубке делать было нечего. Я выключил свет и подошёл к рулевому. Стоять было трудно. Он, вцепившись в манипулятор штурвала и широко расставив ноги, пялился в светящийся репитер гирокомпаса.
Ночью вахтенное время тянется медленно, а тут оно бежало уж как-то очень резво. А ветер усиливался. Измерять его не стоило. Это было видно и так. В горле першило от выкуренных сигарет. А мысли в голову лезли невесёлые:
- Груз закреплён надёжно. Скоро поворот. Раскрутиться, конечно, будет можно, если с умом. Лучше всё-таки штормовать, но для этого… Я размял в пепельнице только что прикуренную сигарету, решительно подошёл к судовому телефону и, раскрутив его, нажал вызов капитанской каюты.
- Чего надо? - прокашляла телефонная трубка.
- Пал Палыч, к повороту подходим, - было начал я.
- Так поворачивай. За что тебе деньги платят? - аппарат отключился.
И вдруг, пытаясь преодолеть какое-то омерзительное чувство пустоты в желудке, я понял, что боюсь этого поворота.
Опять вернувшись к телефону, на этот раз позвонил старпому.
- Старший помощник слушает, - откликнулся тот сонным голосом.
- Вить, поднимись, пожалуйста, ко мне, - попросил я.
- Иду, - ответил он. Через минуту хлопнула дверь, и в рубке зашлёпали его тапочки. Мы долго вместе рассматривали карту. Потом включили все палубные прожектора.
- Предупреди машину, - сказал он, взял секундомер и упёрся лбом в стекло иллюминатора.
- Слушает вахтенный, - прокричал динамик голосом второго механика.
- Анатолий Михалыч, повнимательнее. Возможны маневры.
- Понял. Ну, как там у вас?
- Да, пока никак, - я выключил трансляцию.
- Смотри сюда, - показал старпом рукой:
- Шесть, семь нормальных, восьмая волна большая. Приходит с периодом примерно две минуты. Наша лайба раскручивается быстрее.
- Ну, это на тихой воде.
- Знать, где упадёшь, так соломки бы постелил. Приготовься, - он опять упёрся лбом в стекло. Я взялся за ручки дистанционного управления.
- Серёга! Давай, - почему-то шёпотом приказал он.
- Право на борт! - закричал я рулевому и выдавил левую рукоятку до упора. Судно на мгновение замерло и пошло на циркуляцию. И, вдруг, палуба стала уходить из-под ног. Сердце полетело в пятки. Всё начало проваливаться в какую-то бездонную пропасть. Со штурманского стола посыпались инструменты. Графин выскочил из держателя и вдребезги разлетелся о переборку. Рулевой, ещё сильнее вцепившись в штурвал, испуганно моргал глазами.
- Прямо руль! - не своим голосом заорал старпом, пролетая мимо него. Я, судорожно хватаясь за рукоятки, не сводил глаз с кренометра:
- Двадцать восемь градусов! Ещё чуть и хана!
Время, кажется, остановилось. Но, вдруг, всё вокруг задрожало и понемногу стало приходить в нормальное состояние. Теплоход медленно выпрямлялся. Качка ослабла. Волна теперь накатывалась с кормы, создавая другие сложности, но с ними бороться, было уже легче.
Зазвонил телефон. Я снял трубку.
- Ну-ка, адмирал, зайди ко мне, - надавил на ухо грозный голос капитана.
- Иди. Я посмотрю тут, - понимающе кивнул Виктор Григорьевич, пытаясь отыскать что-то среди разбросанных вещей.
Спустившись по трапу, я постучал и открыл капитанскую дверь. Картина предстала страшная. Палубный ковёр был усыпан разбитыми рюмками, бутылками и всё это вперемешку с тем, что ещё недавно могло быть закуской. Голый помполит на четвереньках ползал по этому бедламу, пытаясь хоть что-то спасти. Мастер с дедом, раскрасневшиеся, завёрнутые в простыни, видно только что после бани, сидели на диване, поджав ноги.
- Видишь, что ты натворил? - зашипел на меня капитан.
- Да, пошли вы все! - вдруг, взорвался я и хлопнул дверью.
Выбравшись из светлого коридора в рубку, мне пришлось остановиться, пока глаза не привыкли к темноте.
- Ну, что капитан? - голос старпома показался странным.
- Говорит, что мы с тобой отличные моряки, - бодро начал я и осёкся. Виктор Григорьевич сидел на корточках и в руках держал тапок с оторванной подошвой. Лица на нём не было.
- Было у бабушки три внука. Двое умных, а третий – моряк, - горестно покачал он головой.
- Слушай, Вить, - я сочувственно присел рядом:
- У радиста какой-то супер клей есть. Может восстановим?
Он безнадёжно махнул рукой, резко поднялся и вышел, прихрамывая на босую ногу.
Затрещал зуммер трансляции.
- Эй, в рубке! Крутовато заложили. Вы левую машину убавлять думаете? Так и будем идти в форсированном режиме? Ну, как там у вас, ребята? - вперемешку с грохотом дизелей послышался голос вахтенного механика.
- Теперь будет легче, - моя вахта подходила к концу.
Утро поразило новизной происходящего. Начальник радиостанции, секретарь нашей судовой партийной организации, решил прекратить, наконец, командирский запой и объявил, что днём состоится собрание. Но, будучи человеком интеллигентным, не выносящим ругани, сам идти приглашать старших офицеров на это мероприятие не решился. Поручив это дело мне, как первому подвернувшемуся под руку, он успокоился, решив, что большая половина дела сделана, и пошёл готовить протоколы. Хотя меня это совершенно не радовало, но партийное поручение – вещь серьёзная.
В капитанской каюте после вчерашнего было чисто прибрано. Стол стоял красиво сервирован. Видно сегодня к нему ещё не успели притронуться.
- У нас сейчас партийное собрание с повесткой дня, почему на судне пьют, - - Пьют потому, что водка жидкая. Была бы твёрдая, её бы жевали, - оборвал меня мастер:
- Я не пойду. Работы много. Этот – беспартийный, - махнул он рукой на деда:
- А ты сходи. Поговори с народом. Кстати, нам больше достанется, - повернулся он к помполиту. Тот встал, вздохнул и вышел вслед за мной.
Каюта начальника радиостанции для таких посиделок была явно маловата. Разместились, кто, где мог. На столе лежал сдавленный для просушки струбциной, остро пахнущий клеем, старпомовский тапок.
- На учёте в нашей партийной организации…, - забубнил радист.
- Погоди, - остановил его Виктор Григорьевич, бережно отодвинул милый сердцу тапочек и, вдруг, со всего размаху грохнул кулаком по столу, повернувшись к помполиту:
- Для чего же так пить?
Тот забегал глазами и выдал:
- Я пью в целях повышения безопасности мореплавания.
- Чего, чего? - у радиста упали очки.
- Ну, как же, - речь первого помощника подходила к своему логическому завершению:
- Если я пью с капитаном, то ему достанется в два раза меньше. Значит он пригоден к службе в два раза больше. Логика потрясала своей железобетонностью. После длительных прений на повышенных тонах, как и следовало, ожидать, собрание закончилось ничем.
А тем временем наше судно, преодолев Ионическое море, закончило свой переход и бросило якорь на рейде итальянского порта Катанзанро. Потекли длинные часы ожидания. Затихшие дизеля уступили свои права навалившейся тишине. Только плеск за открытыми иллюминаторами ставшего вновь тихим моря ласкал слух.
Я лежал на койке в своей каюте и, рассматривая ползающую по занавеске муху, решал глобальную проблему:
- Интересно, она итальянская или мы её с собой привезли?
В дверь постучали. Я нехотя повернулся. Передо мной стоял капитан. Чисто выбритый. В белой рубашке с галстуком. Запах спиртного отсутствовал:
- Ты чего разлёгся? Дел, что ли нету?
- А у меня всё сделано, - сел я на койке.
- Каргоплан?
- Готов.
- А другие документы?
- Да, вон всё в папке лежит.
- Так. Значит, начинаешь припухать.
- Как это? - не понял я.
- Повышать тебя надо, а то слишком хорошо живёшь. Ещё располнеешь, - он повернулся, чтобы выйти, но задержался в дверях:
- Слушай. Ты в Батуми представительские получал?
- Я.
- Чего брал?
- Ну, три ящика шила и палку твёрдокопчёной колбасы.
- Зря!
- Чего зря?
- Зря колбасу брал. Лучше бы ещё пару фуриков. Ну, да чего уж теперь.… Так! - в его голосе появились командирские нотки:
- Через десять минут со всеми бумагами ко мне, - он вышел. Я сдержался, чтобы не расхохотаться и стал собирать документы.
Каюта сверкала чистотой. Передо мной сидел прежний капитан. Он скрупулезно проверял бумаги, по несколько раз перечитывая каждый документ. Я сидел напротив, в ожидании очередного разноса с дежурным окончанием, что даром есть хлеб никому не позволено. Мастер отложил папку и поднял глаза:
- Тут всё ясно. А это тебе, - протянул лист бумаги, напечатанный на машинке.
- Что это? - спросил я, рассматривая подпись и печать.
- Рекомендация. Пора тебе уже и старпомить начинать. Бери. А то потом в горячке могу передумать. Я всё равно сгорю. Ни сегодня, так завтра. А вы ребята хорошие. Вам расти нужно.
В дверь постучали. Вошёл старпом.
- Ну, как там помполит наш? - повернулся к нему мастер.
- У него гипертония, - потупился Виктор Григорьевич.
- Ничего. Сейчас с вами разберусь, я его быстро вылечу, - улыбнулся капитан.
- Ты свободен, - отпустил он меня.
Вечером весь штурманский состав собрался в каюте старшего помощника. Сияющий Виктор Григорьевич, притопывая ногами, не сводил глаз со своих заклеенных, как новые, изумительных тапочек:
- Люблю хорошую обувь!
Мы с Жорой едва сдерживались, чтобы не рассмеяться. Старпом, не обращая на нас никакого внимания, достал из шкафа бутылку смирновской водки и начал разливать по стаканам.
- Откуда? - спросил я.
- Мастер презентовал за доблестный труд.
Только мы потянулись к столу, как в каюту постучали. Дверь приоткрылась и в образовавшуюся щель просунулась голова помполита:
- А чего это вы тут делаете?
- Отмечаем Новый год по тунисскому календарю, - вдруг, зло огрызнулся Виктор Григорьевич.
- Да?! А когда он бывает? - голова забегала глазами.
- Когда луна пересекает альмукантарат.
- Да?! - у головы округлились глаза.
- Ты сам-то понял, что сказал? - вдруг, заржал Жора. Старпом резко встал, вытолкнул помполита и выскочил вслед за ним в коридор. Оттуда полетел отборный мат.
- Слушай, а тебе не кажется, что Григорич наш уже созрел, - перестал смеяться Жора. Я задумался:
- Понимаешь. Созреть-то, он созрел. Да, как бы ему не перезреть. У начальства ведь как? Есть где-нибудь капитанское место, значит ты готов. А если нет, можешь всю жизнь в старпомах проходить. Жора почесал в затылке:
- У него уже и бзик командирский появился. Тапочки эти. Он же теперь в них до пенсии на всех пароходах ходить будет.
В каюту вошёл старпом и сходу залпом опрокинул в рот стакан.
- Тоже мне, член… полит… бюро! - в сердцах выдохнул он и сел. Мы с Жорой переглянулись и послушно потянули свою водку. Но посидеть в тот вечер нам не удалось. К судну уже спешил лоцманский катер. Рейс заканчивался началом разгрузочной суеты.
А предсказание третьего штурмана сбылось…. Спустя много лет в одном порту, случайно узнав фамилию капитана судна, стоящего рядом с нами, я прихватил пару бутылок хорошего вина и направился в гости. Добравшись до верхней каюты по правому борту, постучал и распахнул дверь. Развалившись в кресле, на спинке которого небрежно висел капитанский френч, сидел седой и очень пополневший Виктор Григорьевич. Его вытянутые ноги были обуты в потрёпанные, выцветшие, чиненные перечиненные мягкие итальянские тапочки.