Осенью умирала Валюшка из былой «белой стаи». Кроме врачей были свои сестрички и нянечки, прикрывавшие тыл молодых докторов, любивших удрать и лихо погулять в своем кругу. Инкогнито добытого коньяка, спирта, закуски, всегда свежий чай в отдаленном закрытом кабинете, все это осуществлялось неприметно девочками, которые вдруг оказались старше, только после смерти. Маруся случайно узнала, что Валюшка лежит в больнице с нелепейшим переломом бедра: удар турникета в метро. Она перезвонила всем, возмущаясь ошибке в диагнозе.
- Такого не бывает.
- Не должно, возможно, трещина.
- Знаете, мы тоже иногда перестраховывались.
- Но ее берут на операцию.
- Чушь какая-то.
- Ладно. Быстро выложили свое время. Я составлю график. На войне – как на войне.
Они расписали свои посещения. Послеоперационное время отдежурила Маруся. Валюшка все пыталась спеть «белой акации гроздья душистые», но проваливалась в дурман наркоза, не выпуская Марусиной руки. Бездетная Валентина в пятьдесят четыре года выглядела тургеневской девушкой – с утонченными чертами лица, изысканным слогом. Наркоз отступал, принося боль, искажая черты морщинами животного ужаса. Но вот время морфия брало свое. Она расцветала, плыла безболезненно по юности, тихо улыбаясь, вспоминая пустяковые проделки. Пожатие руки означало сначала благодарность, что она не одна, затем более цепкое пожатие – означало подступающую боль. Забрали дружно домой. Цапля четко организовала коляску, отъезд, поднятие на пятый этаж. Страшно было другое. Маруся был пунктуальной, хоть и женщиной. Она явилось намного раньше нужного часа, зашла к лечащему доктору с благодарностью. Когда-то они, возможно, и сталкивались по работе. Иосиф Павлович нежно усадил ее, расспросил о жизни, о семье подружки.
- Родных нет, а ведь уже четвертая стадия и метастазы в кости таза. - Милли побледнела и заранее отвергла, предлагаемую в таких случаях валерьянку.
- Что надо делать, доктор?
- Квартирой заниматься, если есть таковая.
- Не знаю, кто у нее может быть из далекой родни.
- Уже не важно. Если квартира не приватизирована, она уйдет государству.
- Какой срок, доктор?
- Никто не Господь Бог, чтобы знать заранее сроки.
- Опыт. Практика. Статистика. Бывают и чудеса.
- Я не видел, впрочем, это ваше право верить. А опыт говорит, что все крайне индивидуально. От недели до года. Я вспомнил вас. Мы учились на третьем курсе, вас, кормящую мамочку ставили в пример прогульщикам, словно мы могли бы кого-то кормить грудью. Годы, конечно, но не заметить вас нельзя.
- Хороший комплимент, Иосиф Павлович. А я не могу вспомнить. Знаю, что знаю, но не более, коллега.
Влетела Цапля, энергичная как вихрь, ее усадили выслушать. Маруся ушла, забрав Зосю и Милли, шепнув на ухо диагноз. Они перекурили на лестнице. Прежде чем открыть дверь в палату, широко улыбаясь, осмотрели друг друга, показав кулак покрасневшей от слез Цапле. Зося за спиной загибала пальцы, прикидывая дни или месяцы.
Наркотики, назначенные онкологом, по требованию из онкодиспансера местной поликлиникой не выдавались, терапевт с заведующей упорствовали, считая, что еще рано, что это право врача решать – когда наступает предел человеческому терпению. Валюшка день и ночь голосила песни, уколы назначенного трамала не могли погасить боль разлагающихся внутренностей и костей. Зося Черная просто напивалась, чтобы не видеть и не слышать этого. Смотреть на мучения было жутко. Ситуация усугублялась тем, что больной человек в отдельной закрытой квартире оказывается заложником закрытой двери. Передавать друг другу ключи неудобно по времени, которого никому не хватало. Все устали за неделю, договорились втайне от хозяйки прятать под коврик. Она все еще боялась ограбления и насилия.
Валентина изощренно выпытывала свой диагноз, перессорив всех до крайности. Милли запретила проводить поддерживающее лечение – продлевать мучения и настаивала на извещении о диагнозе. Квартира оказалась неприватизированной. Лазейки, чтобы оформить срочную приватизацию без присутствия хозяйки у Маруси не нашлось. Ее сразу обвинили в заинтересованности в площади, а надо было спешить, вызывать нотариуса на дом, оформлять срочно бумаги и завещание или куплю-продажу. Мнения врачей разделились. Подобные хлопоты подразумевали то, что больная должна знать о скорой кончине. Ни у кого язык не повернулся, ибо больной была Валюшка. Милли, прослушав сердце Маруси, запретила приходить к ней.
- Лучше нанять медсестер или мы все тут поляжем. Я больше не приду. Только на похороны, - отрезала Милли. Пересилив свои амбиции, девочки собрали совет. Голоса разделились надвое.
- Говорить или нет?!
- Она уже все знает, – вздохнула Милли.
- Да, это так, – подтвердила Маруся.
Давний спор всех медиков: что должен знать больной, вернее обреченный. Валюшка пользовалась размолвкой подруг и, оболгав одну, выпытывала у другой объяснения ее перелому и нестерпимым болям. Больные лгут. Неизвестно зачем, но лгут изворотливо, ссылаясь на то, что доктор и подружки уже все сказали. Валюшка хотела знать правду, но в глубине души всегда таится надежда на ошибку врачей. Она всегда была хитроумной. Милли и Маруся знали это, оставаясь при своем мнении. Вновь поднялся крик, и вспыхнули обвинения в корыстности. Но изворотливость больных была знакома в полной мере только психиатру.
- Ты сто лет не практикуешь.
- Мастерство не пропивается. Я вызывала нотариуса. Девочка частным порядком берется за неделю все оформить.
Когда затих крик, Маруся пояснила.
- Она берется только потому, что будет оформлять квартиру на себя. И только в этом случае! Она осуществляет уход, суточное дежурство медиков, расходы и похороны. И никаких наших претензий знать не хочет. Мне надо ей ответить через полчаса. Я приду попрощаться в последний день и на похороны. На большее меня не хватит. Это все и не надо орать на меня, – сорвалась Маруся на визг.
Все замерли. Черная все загибала пальцы. Они курили и собачились на лестничной клетке. Другого места не нашлось, слух у Валюшки был обострен до предела. Соседи никак не реагировали на ночной шум в квартире, не обнаруживали свое присутствие, дабы их не попросили помочь или просто присмотреть, открыть дверь врачу.
- Пять дней.
- Семь.
- Месяц.
- Неважно. Это очень мало.
Зося Черный кот в площади не нуждалась, но белая Цапля никак не могла разменяться со вторым мужем и дочерью, все хотели жить отдельно и не в коммуналках. Они враждебно косились на Марусю, не веря ни единому ее слову. Семь минут гробового молчания. Маруся взглянула на часы и набрала номер.
- Катенька, мы согласны на ваши условия, но будем проверять точное исполнение всех предписаний. Будут спорные вопросы с Валюшей, я помогу, приходите за ключами.
- Итак, надо понимать, мы там уже не нужны. Удачи.
- Нет.
- Уже идет медсестра, ждет врача, кормит-поит и все как положено. У нас семьи, работа, проблемы. Лучше осуществляют уход – именно чужие. Без эмоций. Спокойно.
- Ты молодец! Всех обошла втихую, – саркастично улыбнулась Белая и стала одеваться. – Бывайте.
- За месяц ухода ты решила подарить Валькину квартиру чужой ушлой девке?! Ну, ты и дрянь! Она поделится с тобой?! Почему без нас?
- Почему что? Квартира на сей час принадлежит государству. Валентине все равно, кому она достанется.
- Почему не нам, не тебе, дуре бездомной?
- Поздно. У меня нет таких денег, нет таких связей.
- А что твой Толян, совсем лопух? Его спроси. Наверняка своего не упустит.
- Не трогай моих проблем. Я их сама решаю.
- Девочки, не ссорьтесь, – тихо попросила Валя, – я не хочу квартиру оставить государству. Маруся тут не при чем. Надо было мне сразу сказать.
- Завтра вызовите участкового врача, и ты сама потребуй выписать наркотики. Потребуй прекратить издевательство.
- Глупо требовать. Пользуются отсутствием родни, а все уже давно выписано на нее и продано. Это бизнес. Зарплату врачу надо достойную платить, – вздохнула Милли, знающая подноготную поликлиник.
Она вернулась поздно. Толян и Игнат играли в приставку «Сегу».
- Стрелялки-леталки, – порадовали они ее.
- Валюшке хуже.
Они ее уже не расслышали. Произошел сбой. И на экране надрывно сигналила надпись: «Командир, это тебе не игра». Мальчишки дурачились и бомбили аэродромы своих.
- Командир, это тебе не игра! – Перевела она взгляд с одного на другого.
Они не слышали, ибо не хотели слышать ее, что ей хочется спать, что завтра у нее трудные переговоры и рано, а еще раньше ей надо заскочить за священником и к Валюшке. Последний долг. А на работе она не должна выглядеть убитой горем, ибо это никого не волнует. Она рыдала в голос на кухне, но близкие сторонились ее неприятностей. «Защитный рефлекс», – констатировала она, подогревая себе чай.
Обвинения подруг сильно ранили ее, Толяна они невзлюбили сразу и только за то, что приперся на Маруськину площадь. Взяв калькулятор, она подсчитала некоторые подмеченные за мужем суммы. Она прикидывалась дурочкой, не умеющей считать. Смешно. Врач высчитывает дозировки автоматически и чувствует ошибку раньше, чем мозг успевает выдать цифры. Сумма получалась переходящей все допустимые приличия и погрешности. Готовясь ко сну, она заглянула в конверт с ее вчерашней зарплатой. Он был пуст. Она взяла двойную дозу снотворного, не надеясь, что вообще она подействует. Так бывает: обратный эффект. «Командир, это тебе не игра», – повторила она себе самой.
Мрачность стала обыденной, неотвязной спутницей Маруси. Выплакаться удавалось редко, да и негде. Все вокруг лишь для порядку, для мебели, для формы. Лишнего много, нет необходимого, избавляющего от горя, болезни, бессилия. Нет души. Рядом. Слезы надо скрывать. Неприлично. Иллюзия жизни, какого-то будущего впереди развеялась. Остается долг и неприступный бастион быта. «Поднять сына», – общепринятое выражение имело очень конкретный смысл. Сермяжная правда. Работа на износ и дай-то Бог успеть «поставить детей на ноги». Это уже не забавы, а расходы, расходы, расходы. Работая врачом с душевнобольными, Маруся и секунды не могла представить толику той душевной боли, которую лечила. По интенсивности, по остроте и продолжительности физически-ощутимой боли – нет сравнения. Физическая боль имеет свой порог – далее человек теряет сознание. А тут душа ощутимо разрывается, а лекарств нет, нет спасения ни на миг. Не испытавший утрат, не поймет. Она ужаснулась тому, как она посмела врачевать? Что она плела в виде утешения и рекомендаций своим пациентам? Какой ерунде ее учили? Не доработав года до пенсии, не дожив недели до своего дня рождения Валюшка умерла. Утром она прощалась взглядом с Марусей, с веселой шуточкой уколовшей ее, лекарство уже всасывалось, набухло под кожей и сочилось наружу. Потусторонний взгляд после исповеди и причастия овеял присутствующих холодом. Батюшка посоветовал оставить ее в покое. Врач не должен привыкать к летальному исходу своих больных.
Расхожие, обнадеживающие фразы из уст доктора имеют особое значение для больного. – «Слово лечит, слово ранит, береги стерильность слова», – сказал кто-то из древних. Маруся обзвонила общих знакомых, сообщила о смерти. Всем было неловко слышать. Кто-то спешил побить ее печаль собственным горем. Обмен плохими известиями состоялся. Последние друзья Валюшкиной юности стали ей чужими. Конечно, она была человеком сталинской закалки, с врожденным чувством страха. Помнится, она укоряла молодых докторов, что они бессовестно пользуются больничными листами на детей, чтобы махнуть на недельку отдохнуть на даче или у родственников. Им не было стыдно, завотделением Белая Цапля закрывала на это глаза, все было в рамках допустимого.
Квартира досталась помощнице нотариуса, которая умудрилась за неделю до смерти оформить и приватизацию квартиры и завещание. В каждом деле есть свои профессионалы. Подружки были из иного круга, где умели лечить, не извлекая выгоды из смерти. Зося с Цаплей спустили всех собак на Марусю. Милли, словно предчувствуя сие, устранилась заранее, поскольку «наследница» организовала круглосуточное медобслуживание. Маруся простилась в морге. Старушка в гробу, ничего общего в чертах лица с Валентиной. Милли избежала психотравмы. Она боялась похорон и предпочла отказаться от квартиры смертной ценой подруги. На поминках разразился скандал из-за единолично Марусей принятого решения. Но кто бы мог распорядиться иначе, сделать что-то невозможное? Маруся ушла, не простившись, и более уже никогда не увиделась ни с Белой, ни с Черной.
- Валюшку схоронили сегодня, – сказала она домашним.
- Но мы-то еще живы, и пора бы ужинать.
- Ужинайте.
- Чем?
- Ваши проблемы.
Игнат и Толян недовольно прекратили игру, словно сговорились. Сынуля был очень удивлен, что столько медиков не смогли добыть наркотики, чтобы облегчить страдания, ибо каждый школьник знает то, что их достать очень просто.
- И где же? – Строго спросила она.
- В любой школе, Мяуся-мамуся. Ты этого не знала? - Поразились ее мужчины, ее опора в жизни.
- Нет. Я этого не знала. Я из другого времени. Из законопослушного, – отрезала она.
- Все шнурки такие тормознутые или только мои? – Оскорбился детеныш.
- Переведи на русский.
- Нет уж, Мяусик, тебя пора перезагрузить и обгрейдить. Бардак и нищета. Мышей не ловите вовсе. Предки – называются. Вы даже не шнурки. Огрызки от шнурков. Столько лет без компьютера, без нормального жилья. Дачный участок просто подарила Цапле. Подумаешь, какой пафос! Не сошлись во мнении. Доктора, блин. Кому вы нужны, дуры старые?! За что вам платить? Если даже не знаете, где взять для умирающей подруги морфию. Меня бы спросила! Хоть бы раз о чем-нибудь спросила! А вот сестра Толяна второй год в Москве. Живет не в хрущобе! Дача, машина, работа престижная. А вы на что годитесь? Почему квартира ушла посторонним? Чем вы родного папашки лучше? Пить культурно умеете? Красиво? Да! А кто потом помирает неделю с рюмки дорогого коньяка? Велика ли разница? Тьфу. Ты, мамуля, знаешь, что Толян уже полгода в другом агентстве?
- Не-е-ет… – Совсем растерялась Маруся от такого наглого монолога маленького сынули.
Толян сидел бледный и, вероятно, не знал, что ему – воспитанному мужчине, бывшему морпеху с двумя высшими образованиями – делать со щенком – с чужим ребенком, которому врезать нельзя.
- У всех есть в доме деньги. У нас никогда! Даже на хлеб – мелочь не лежит. Каждую копейку я должен попросить, сто раз напомнить. Жди хлеба или молока до самой ночи, работнички. Достали.
- Но я болела. Так повелось.
- Это было давно. Ты меня можешь понять, мамулечка-кисулечка? Я устал от твоих мужиков. Соли – не соли отчимов, а навару никакого. Одни убытки. Все его детям, которых мы и в глаза не видели. Мне нужен компьютер. Дом. Семья. Я уйду от вас. Влюбляйтесь дальше. Я вам не помеха.
Сын стал одеваться. Закурил, не стесняясь, хлопнул дверью. Вылез поддатый сосед, посочувствовал в немой тишине кухни.
- Переходный возраст.
Маруся ушла в комнату. Ее оставили в покое. Толян принялся мыть посуду, балагурить с соседом, гадая, станет ли «Спартак» чемпионом и в этом году.