Третий побег

Взмаха я не увидел, но ломик, завёрнутый в газетку, свалил меня сразу. Злосчастная жаба опять перекрыла мне дыхание, я барахтался в омуте, пытался выковырять её изо рта, но пальцы проскальзывали, и я отключился окончательно.

Кот на постели Варвары Александровны навострил уши – знать, есть кто-то в сенях. Но чёрный кот не пошёл встречать хозяйку к двери и не ощерился, как она говорила, на чужих. Кто-то там возился, натаскивал в бочку воды… для меня.

– Да… Если бы не сердобольные старушки, так много раненых погибло бы, – стал я понемногу догадываться, как порой люди выживали. – Ох… если бы всех успевали распихать по местным, так ведь тяжелых таскать некому, когда бой уже приближается… а там расстрелы, добивали на наших глазах, кричи-не кричи…

Разумеется, на станции я прикопал армейский ТТ, а найти ржавую пукалку можно на каждом шагу. Я ж не дурак, чтобы светиться, что бы там политрук не говорил. Языком молоть – не под дулом автомата стоять.

Как ни странно, она меня обняла, даже чмокнула в щёку ледяными губами. Ну-ну, тоже любовь разыгрываешь. При настоящем-то поцелуе губы горят, а эта вербовщица, надо понимать, а Ганка – наводчица.

Я немного опоздал, народ, толкаясь, захватил подступы к прилавкам. Где-то вдалеке резанула военная кепка с ушами, похожими одновременно на уши овчарки и свиньи. Такие носили пособники нацистов – свино-собаки, как их называли немцы. В такой ходил Хохол, неужели это он вернулся на родину?

Молодое тело жаждало жизни, противясь пониманию происходящего. Постоянная мысль пульсировала в висках, что так быть не должно. А жизнь вокруг идет лишь вопреки всему, что бы там не плели политруки.

Баня – великое дело! Никогда прежде мы не видывали парилки, да с веником! Вот есть же счастье на земле! И почему в селе ни одной бани отродясь не ставили?!

Главное – вовремя спрыгнуть с поезда, идущего не в ту степь.

Жизнь идет вопреки войне, и дети родятся вопреки всему. Лишь бы жить не мешали, а человек живет своими маленькими достижениями и заботами, сердцем живет.

Освободили лагеря как трудовые, так и концентрационные. Это слово – концентрация, нас сильно удивило. Мы-то были уверены, что концлагерь образовано от слова конец, ведь именно так и происходило в них, для этого они создавались, чтобы кончать людей.

Сытый голодного не разумеет, а голодный голодного загрызет. Примерно так называл дед Орехта времена голодомора в наших краях. Нечто жуткое назревало и здесь.

А зачем войны вообще начинают, даже туземцы говорят белым, зачем столько убивать людей, если вы их не едите?

Бабы есть бабы, волос долог, ум короток – так говаривали деды. Им казалось, вот кончится война, и сразу заживем счастливо, главное – дожить…

В лагерной жизни люди вообще-то радовались землякам, но с венгерятами происходило что-то непонятное, они хоть и оказались в одинаково страшной ситуации, на одном языке могли перекинуться словом по секрету, но казалось, дай им волю, поубивают друг друга.