Милли любила запах накрапывающей осени, мелкий листик, наколотый на тонкий каблучок Маруси, туманный воздух с дымком сжигаемой листвы и знакомой сигареты. Беспечность. Маруся не прячется под зонт и верит, что сильного дождя не будет, что еще успеют прогуляться дворами, выбирая аллейки с узенькими тропочками, где смыкаются зеленые кроны, лениво вздрагивающие от слабых капель, там невозможно разминуться двоим, не отступив в траву или грязь. В сберкассе, в очереди, они наблюдали в окно ливень, радуясь, что успели.
- Всегда будет складываться так, как я загадаю, – загадочно шепнула Маруся.
- Всегда? Шалишь. Так не бывает.
- А разве должно быть иначе? Сегодня я человек, перехитривший тучи, завтра буду другой, вот и не скучно.
- Ребенок. Совсем дитя, Маруся. С чего ты взяла, что мне скучно в этой круговерти? Или чем твоя чехарда правильней или лучше суматохи и борьбы за хлеб насущный? О чем ты думаешь?
- Ни о чем! Мне так редко удается побыть одной. Почему все боятся одиночества в нашем бешенном городе?
- Они другие. А ты сумасшедшая... Снова ты пропадешь на год. Я буду волноваться.
- Ну, зачем ты говоришь глупости?
- Я не загадываю. Я знаю тебя.
Она действительно запропала почти на год. Милли всегда ждала ее, рисуя страшные картины, что она когда-нибудь допрыгается, но Бог хранил стрекозу. Нельзя сказать, что Марусе не везло. Напротив. Ей слишком везло. За это следовало платить. И крепко. Для Милли мир опрокинулся, разбился вдребезги. Незыблемая основа семьи, взглядов и принципов превратилась в прах. Проблемы беспутнейших приятельниц – Маруси, Зоси Черного кота и даже мудрой Беллы Цапелиной стали очень злободневны. Пятнадцать лет назад они заблуждались, а она созерцала метания, странные мучения. Но девичьи ошибки дают право поступать также, повторять заблуждения подруг?
Но вот пришлось… Как ни дико для нее самой – в сравнении с прошлым. Милли никого не осуждала даже мысленно, ибо у врачей это просто не принято, но сама казниться не переставала. Маруся не лгала, флирт лечит. Сначала на приемах появлялся непомерно заботливый человечек, это психотерапия. Конечно, ей нужна помощь. Конечно… Она наивно не могла понять, чем же Глеб Петрович болен, часто делая вызовы на дом. Как ни странно показалось это Марусе, знавшей бескомпромиссную установку Милли на подобные штучки, но «пациент» стал другом и любовником. Милии вдруг вспомнила, что существуют дамские привилегии, салоны, косметика и мода. Стрелка на старых перештопанных колготках врача, примеченная мужчиной на вызове, определило поворот судьбы. Милли не выбирала жертву, как Зося, она вообще не была в состоянии думать, затравленная бытом. Но Черная легко вписала «друга» в систему своих игр и радовалась влиянию на подругу.
Его заботы сохранили присутствие духа, финансовые заботы отступил. Милли увидела беззаботную жизнь, когда можешь себе позволить лишнее яблоко, не пряча его для детей. Квартира обрела необходимые вещи, холодильник – продукты, дети – требуемое в школе, мальчикам – дорогие книги, мужу - лекарства. Сыновья пошли по их стопам и часто пытались спорить с ней о новых лекарствах и методах, но у нее был опыт и нюх практикующего врача. По Зосиной системе Глеб Петрович очень четко был вписан в рамки бюджета и отдушины от «семейного засилья». Зося всячески удерживала Милли от порывов прекратить этот грех. Впервые Милли оказалась за «каменной стеной», свободно вздохнула. Самобичевания прекратились. Вадим шаркал по сытому дому, молился, был на всех церковных службах. Он не задумывался о том, откуда все это материальное появляется в их доме. После инсультов он стал странным, вернее, чужим, вероятно, и этот мир стал для него абстрактным. Пестрый клубок нищеты – коврик, связанный из нарезанного на ленточки старья, связанного тугими узлами, создавал уютный колорит воспоминаний о тех вещах, которые с великим трудом добывались, бережно носились, согревали человека, не пожелавшего расстаться с привычным ковриком у порога…
Глеб Петрович был значительно старше, серьезных речей о будущем не заводил, хотя по здоровью Милли ничего опасного у него не находила, да ведь по глазам и сердцем она бы почувствовала опасный край. Он был достаточно богат, чтобы выкормить все ее семейство. Дети давно самостоятельно живут и в нем не нуждаются. Три года неприметного счастья, некраденого. Без слов они любили. Маруся говорила о подступающей старости. Она – как всегда – опережала события или быстро пролистывала годы.
- Старость стоит с протянутой рукой и просит не милостыни, а любви. Именно любви. От детей, внуков, которым они перестали быть столь необходимы – как в детстве. Схлынули заботы, осталась пустота.
- Пожалуй, и так. Этого добра на каждом участке, в каждом доме, на каждом приеме – хватает.
- На прием они идут за любовью. Это открытие. Зачем им наши прописные истины? Они восполняют недостаток любви под видом лечения. Теперь ясно, зачем больные привирают. Доктор, порою, больше них нуждается в помощи, чем они.
- А они все идут, идут… А я все пишу и пишу, и пишу...
Девочки грустно согласились с положением вещей. Они выгуляли собачку, смеясь, придумали уловку – благовидный предлог не ночевать дома, задержавшись на дежурстве. Пусть дома привыкают, что такое возможно. Они спокойно позавтракали, шумные дети уже ушли, они остались одни. Долго смотрели через стол, над остывающим чаем, понимая друг друга без слов…
- Вадим крепко ударился головой в религию. Но это не вера. Любви к ближним – даже к детям ждать не приходится. По форме все правильно, а по душе? Можно ли отказываться от детей, если мы не венчаны? И как я могу венчаться с ним, если душа опустела, любовь ушла?
- Это ложь еще более страшная. Лгать себе бесполезно.
- Всяк норовит себя обмануть.
- «Я сам обманываться рад…» Помнишь?
- Пушкин. Я уважаю его, наше прошлое, но мне жутко до неприличия снова впасть в прежнюю нищету и одиночество.
- Успокойся. Человек в земных передрягах всегда один. Рождаясь, мучается сам и мучает мамку, болеет без замены, умирает тоже сам. Звери чистоплотнее, они уходят с глаз долой. Пойми это и станет легче. И не надо заморачиваться.
- Ты-то всякий раз переживаешь.
- Сильные эмоции нужны, но иначе. Я готова ко всему. А ты нет.
- Что ж теперь, пойти по рукам?
- Нет, милая. Выживать. Детей растить достойно и самой отдыхать. Это всем нужно. Я знаю, у этого генерала дача в шикарных соснах, я бывала в этом поселке. Чуточку двусмысленности и оставайся собой – для себя. Понаблюдай себя чужими глазами.
- Да, мы там всегда отдыхаем. А ты его знаешь или просто видела на открытии дачного сезона? Он мне такое рассказывал о вашей акробатике с Васером. Они в поселке всегда друг за другом следили.
- Через оптику с прицелом... Я остепенилась. Не веришь?
- Без скандала не обошлось?
- Обычные эксцессы. Я привыкла. Человек ко всему привыкает.
- Так ты избавилась от черного демона? Давно пора. Кто же следующая жертва?
- Я их не назначаю.
- А кто назначает?
Маруся подняла глаза к небу. Вздохнула.
- Мы не одиноки, нас услышат, если хорошо попросить. Все предопределенно, если прислушиваться. Но мы замечаем только то, что под ногами, а что там за горние высоты, мало кого интересует. Правда, любопытные наказываются. Я их лечила когда-то.
- Ты часто просишь или как-то особенно? Я очень конкретно – о деньгах.
- Я – как и все – думаю о том, как решить проблему. А все решаемо с наличными. Я не денег хочу, а если втемяшится каприз, решение или прибыль меня сама находит. Я хотела сменить имя… Хотела сменить профиль, и сразу нашлись друзья, меня вспомнили, порекомендовали.
Они шли на работу. Милли загибала пальцы, высчитывая что-то в уме.
- Что-то ты без машины и не торопишься на фирму.
- Я скоро останусь без работы. Закрываемся. Главное – вовремя завязать полный мешок. Вовремя остановиться.
- Твой мешок пуст?
- Почти. А ты не угадаешь ни за что. Можем поспорить.
- Что тут гадать! Единственный, неповторимый. Все девочки о таком мечтают, а лучше бы под ноги смотрели.
- Это лучший друг по МГУ и партнер Васеньки. Не падай в обморок.
- Жестокая месть. Вот это ответ. Молоток!
- Так получилось. Стихийное бедствие. Правда, попала в вагон для некурящих и непьющих.
- Это просто здорово. Ладно. Курить – тебе пора завязывать. Кому-то можно и до ста лет позволять себе излишества, а ты у нас создание хрупкое, тебе нельзя, почти нельзя. И социальные условия тебе нужны повышенной комфортности. Он тебя пропишет?
- Зачем? Мы не говорили об этом.
- Чистой воды идиотка. Твои родители купили квартиру Улетайкину. Ты, выйдя замуж, там уже на птичьих правах.
- Толян не ущемит своих детей, год назад ушел из дома. Я машину на комнату махнула, на очередь встала. Пропишу, купим квартиру с субсидией. Это обычное дело. Так следует поступать.
- Дура небитая.
- У меня диплом такой, Милли.
- Пожалей себя…
Они неторопливо брели парком, уже дошли до клиники и все не могли наговориться. Милли любила запах осени, она ловко сняла листик, наколотый на тонкий каблучок Маруси. Беспечность и обыденность стояли рядом. Но недолго.
У кабинета ворчащая толпа, медсестра бледнее обычного. Она подсовывала буднично карты входивших пациентов и взглядывала на доктора. Мария Ивановна, через стол перекинула карту, заметив, что лучше потом. Милли оставила на потом. Там могла быть жалоба, выписка рецепта, нехватка ее подписи. В конце приема оказалась в руках карта Глеба Петровича, где ей следовало подписать посмертный эпикриз, ибо родственники не хотели вскрытия. Как она кричала, знали только серые стены кабинета. Был поздний вечер. Коллеги стояли у кабинета и контролировали ситуацию по голосу. Мария Ивановна отняла карту, вкатила что-то через халат и через час Милли на ватных ногах отвезла домой дежурная машина. Он умер без явной причины. Его убили, и она не войдет в его дом, чтобы понять – кто это мог сделать. Кому мешала их дружба? Дети были в шоке и тихо уложили мать в постель. Глаза горели. Не было ни слез, ни молитв, ни сна. Старший сын не отходил от нее. Вадим недоумевал:
- Я не встречал еще таких вирусов гриппа.
Дочь уводила его на кухню, вызвала по телефону брата Милли, чтобы отвлечь ее заботами. Семен провел пару недель и увез ее с собой под Можайск, на дачу, в дом родителей. Мать сидела над ней, не причитая, рассказывая в тысячный раз о встрече с отцом, войне, долгом ожидании, радости рождения ее – старшенькой и такого трудного сыночки. Братец заглянул к ним в горницу и ушел на кухню. К нему пришли. С кем-то они пили кофе. На треск автоматной очереди они не среагировали.
- Дети играют.
Пришла следственная группа, стала расспрашивать. Женщины никак не могли понять, о чем же речь… Когда служивые объяснили Милли, в чем их обвиняют, бабы заголосили так, что всем стало ясно, что надо вызвать психушку, и забирать подозреваемых в кутузку. Что они и сделали. В памяти запечатлелись следы крови на бревенчатой стене, дымящийся кофе – две кружки, кровь, стекающая с кухонного стола, лужа под ним. По улице пополз слух, что бизнесмена пристрелила родная сестра, якобы денег мало давал.
Приехал старший сын, утрясать бумажную волокиту и забрать домой мать и бабушку. Дед пил беспробудно, схоронив сына, и материл всех встречных соседей. Кончилось тем, что мать Милли из камеры отправили с инфарктом в больницу. Дочь – кардиолог ничем не могла помочь ей, находясь под следствием и еще в более тяжелом состоянии. Милли грозило что-то страшное, но Цапель подключила все свои связи, не дала сдохнуть с голоду семейству Милли. Дело закрыли. Убийцу брата не нашли. Ясно, что кто-то из друзей - с которым бизнес автозаправочный не поделили. Выплатили копеечную компенсацию, восстановили на работе. Вдова брата быстро продала другу мужа несколько автозаправок и быстро профукала денежки покойного мужа, вернув детей на шею свекрови. Единственное, что осталось от брата - квартира, купленная вдовой для детей и себя. Никчемная бабенка уже никак не беспокоила родителей Милли.
- Маруся пропала надолго. Ее помощь нужна и очень-очень. Вот и верь в женскую дружбу, – ворчал Вадим, считавший себя всегда «идеальным семьянином» со слов Милли. Белая проводила его откровенно презрительным взглядом и продолжила оздоровительный сеанс ворчания.
- Столько лет выбиваю из вас эмоциональную дурь, а вы все увлекаетесь Маруськиными забавами. Она может себе все позволить. Она-то всех пристроила, от всех проблем избавилась, развлекается – созерцает. Морда у нее такая. Ее всегда пригреют и прикормят, ей не след горбатиться, а за нами куча детей, стариков и скоро внуки пойдут. Нам никто лишней копейки не принесет. Зося, впрочем, деньги вышибает из мужиков – как все замужние бабы. Редкий мужик сам все выложит, а потряси его, так всегда найдется заначка. А вы, любовь до гроба! Любовь – когда нет нужды в его карман руку тянуть на его же детей. Придумала мне тут депрессию, а домашние жрать хотят, причем – всегда. Жизнь продолжается. Предки уже на нашей шее, а дети своего еще не зарабатывают. Что ты молчишь? Окаменела? А это самое простое – поднять лапки кверху, сдаться. Пусть Мурзик лапку поднимает по всей квартире. Смрад стоит, и никто не собирается убирать! С ним выйти надо, еды купить. Мне не разорваться на два дома, две работы.
- Правда, Милли, пора и в себя прийти, хочешь ты этого или нет. У меня четверо оглоедов. Стоит только ослабить вожжи, сразу дом рухнет. И у тебя дом сирота. Дети голодные. Вечно мы с Цаплей разгребаем кучи проблем за Марусей, а теперь и ты под нее косишь.
У Милли началась истерика. Мир был черным. Каждое слово подруг казалось очень болезненным, колким. Обидно, что не было рядом Маруси, она умела утешать. Черный кот Зося распорядилась, чтобы Белая Цапля отвела Милли к парикмахеру, привлекла к работам на кухне детей Милли. Всем нашлось дело.
- Маруся умеет создавать себе и окружающим проблемы, но славно избегает чужих бед. Пора бы ее раскусить. А ты, Вадим, шел бы – подстригся, привел себя в божеский вид.
- Грех до сорока дней.
Белая чертыхнулась на пороге, подсчитывая время и деньги.
- Как просто все списывать на Бога. А заботиться о семье в церкви не учат, если ближние уже не могут накормить и обиходить тебя? Что у тебя болит? Почему ты сам не выбросишь мусор, не выйдешь с собачкой? Ты инвалид? Так иди, проси милостыню, а не раздавай. У тебя нет хлеба в доме, твои же дети голодные!
- Грех поминать нечистого. Я работаю, когда мне заниматься кухней, стиркой? А дети рождены в грехе, знать, не заслужили даже хлеба. Скорбь она очищает от греха. Это полезно поститься, – примирительно ворчал Вадим.
- Вас обоих в психушку. Где эта Маруся шляется?