Фото: staryy.ru
М. Е. Салтыков-Щедрин и детская литература
В настоящее время становится уже излишним доказывать, что Щедрин принадлежит к числу крупнейших наших народных писателей, ибо этот факт стал теперь бесспорным.
Произведения Щедрина не принадлежат к литературе, которая читается легко. Беллетристический элемент тесно переплетается в них с публицистикой, трактующей вопросы уже довольно далёкого прошлого. Его сатиры полны острых намёков на политическую и общественную злобу дня того времени, когда писались эти сатиры. В настоящее время эта "злоба дня" отошла в далёкое прошлое и очень часто непонятна даже взросши читателям. Щедрину, наконец, приходилось писать в условиях жестокой, придирчивой и нелепой царской цензуры. Ему приходилось не называть живых лиц собственными именами, а говорить намёками, писать иносказательно, своим, как он говорил, "эзоповым языком".
Но прежде чем говорить об богатом идейном содержании сатир Щедрина, остановимся коротко на вопросе о том, как сам Щедрин смотрел на вопросы воспитания.
Окончив в 1844 году курс в Царскосельском лицее, Щедрин начал свою литературную работу в журналах ."Современник" и "Отечественные записки" писанием рецензий на детские книги. Вот несколько интересных мыслей, которые мы находим в этих его рецензиях.
В рецензии на книгу Фолькера "Руководство к первоначальному изучению всеобщей истории" Щедрин энергично выступал против того, что воспитание детей носит отвлечённый, оторванный от жизни характер.
"Странная, право, участь детей! - писал Щедрин в этой статье. - Чему ни учат их, каких метод ни употребляют ири преподавании? Их обучают и истории и нравственности, им объясняют их долг, их обязанности, - все предметы, как видите, совершенно отвлечённые, над которыми можно было бы призадуматься и не ребёнку. Одно только забывают объяснить им мудрые наставники: именно то, что всего более занимает пытливый ум ребёнка, то, что находится у него беспрестанно под глазами, те предметы физического мира, в кругу которых он вращается. А оттого-то и случается, что человек, сошедший со школьной скамьи, насытившийся вдоволь и греками и римлянами, узнавший вконец все свойства души, воли и других невесомых, при первом столкновении с действительностью оказывается совершенно несостоятельным, при первом несчастии упадает духом, и если, по какому-нибудь случаю, любящие родители не приготовили ему ни душ, которые могли бы прокормить вечного младенца, ни сердобольных родственников, ни даже средств для выгодной карьеры, - наш философ умирает с голоду именно потому, что любезные родители никак ие могли предвидеть подобный пассаж".
Резкость, с которой Щедрин выступал против преподавания детям таких наук, как история, объясняется тем, что науки эти давались детям в схоластическом виде, что история, например, излагалась как история великих людей, главным образом царей, и преподавание её было направлено на укрепление идей монархизма и религиозности.
Щедрин родился и вырос в дворянской, помещичьей семье. Его детство и юность протекали в атмосфере безграничного разгула крепостного права, проникавшего во все сферы бытовых и общественных отношений.
Ещё в детстве Щедрин близко видел все ужасы и жестокости крепостного права, этот "омут унизительного бесправия, всевозможных изворотов, лукавства и страха перед перспективою быть ежечасно раздавленным.
"С недоумением спрашиваешь себя - писай Щедрин, - как могли жить люди, не имея ни в настоящем, ни в будущем иных"- воспоминаний и перспектив, кроме мучительного бесправия и ниоткуда не защищённого существования?"
С детства Щедрин возненавидел крепостное право. Борьба против крепостничества, а также и против всякого насилия, против всякого стеснения естественных стремлений личности стала на всю жизнь одной из характернейших черт литературной деятельности Щедрина.
На эту почву упало и легко привилось на ней учение Шарля Фурье о необходимости свободы развитии "страстей" человека. По мысли Фурье, одной из главнейших причин того, что человечество несчастно, является то, что в существующем обществе не могут свободно развиваться те способности и склонности человека, которые существуют в нём с младенчества. Насильственное подавление этих склонностей (Фурье называл их "страстями") ведёт к тому, что естественные и законные склонности уродуются и превращаются иногда в пороки. Эта идея о необходимости дать простор желаниям и запросам ребёнка стала второй идеей, которая проникает и в рецензии Щедрина о детских книгах и в его первые повести.
В цитированной выше рецензии на книгу Фолькера Щедрин писал:
"По-настоящему следовало бы изучить натуру ребёнка, подстеречь его наклонность при самом его рождении, не навязывать ему такой науки, которая или антипатична, или не по летам ему, но нет! не тут то было! На что же и существуют возлюбленные родители? В их уме уже заранее начертаны все занятия, все судьбы будущего ребёнка их; на то он и рождение их, их собственное рождение, чтобы они могли располагать им по произволу, и уже как ни бейся бедный ребёнок, а не выйти ему никогда из этого волшебного круга! И потому юноши, в которых эта система постепенного ошеломления не совсем ещё потушила энергию пытливого духа, обыкновенно, по выходе из школы, начинают сами сызнова своё образование".
Эту же идею о необходимости внимательно изучать натуру ребёнка и считаться с его влечениями и склонностями Щедрин затрагивает в своей первой повести "Противоречия" и в ряде других произведений.
Сочувствие этой теории о "гармонии страстей" высказывал он и в одном из самых последних своих литературных произведений - "Мелочи жизни".
В тех же рецензиях сороковых годов нужно отметить ещё одну интересную мысль Щедрина - это протест против введения в воспитание и образование ребёнка в излишнем количестве "элементов чудесного". Это "чудесное" отрывает ребёнка от интересов и обстановки окружающей его реальной жизни.
"Отсюда наклонность к мечтательности, которую надобно бы сдерживать в благоразумных границах, приобретает, напротив того, самые гигантские размеры, и ребёнок, сделавшись со временем мужем, является человеком, неспособным заниматься интересами близкими и действительными, и целый век блуждает мыслью в мечтательных мирах, созданных его больной фантазией".
Эта мысль Щедрина, родственная первой, ранее упомянутой (предпочтение реального образования), должна быть понимаема как протест против широко распространённой в 30-х и 40-х годах романтической мечтательности и обилия отстранявшихся от "пошлой" действительности "лишних людей". Она часто повторялась и в первых его беллетристических произведениях - "Противоречия", "Запутанное дело", "Брусин".
Но не следует понимать эти высказывания Щедрина как требование, чтобы воспитание и образование ребёнка имели только чисто утилитарный характер.
"Художественное произведение, - писал он, -приводит ребёнка к сознанию собственных его сил, оно вызывает их, возбуждает к деятельности и открывает ему новый, необъятный мир, который до того времени оставался незатронутым, незамеченным".
Возражая против чрезмерного обилия в детских книгах "элементов чудесного", Щедрин как строгий и великий художник-реалист настаивал на том, чтобы детские книги были написаны реалистично. Книга должна подготовлять ребёнка к жизни, а потому она должна изображать подлинную жизнь.
"Не дурно вводить детей в мир действительного горя и нефантастических нужд, - писал Щедрин в рецензии на "Сказки" Марко Вовчок, - не дурно рисовать перед ними фигуры несколько суровые, но честные и сильные... Детям это знать не бесполезно, потому что и им, конечно, придётся со временем встретиться с трудной жизнью," следовательно не мешает, чтобы она нашла их бодрыми и сильными, а не дряблыми и готовыми продать свою душу первому, кто обещает им яблоко".
Вообще взгляды Щедрина на вопросы педагогики заслуживают большого внимания. Следовало бы внимательно изучить все произведения Щедрина, а не одни рецензии на детские книги, и выяснить его педагогические взгляды на всём протяжении его жизни и деятельности.
Переходя к вопросу о доступности для детей и юношества произведений Щедрина, нужно признать, что для детей доступны только очень немногие его рассказы и сказки. К их числу можно отнести небольшой рассказ "Миша и Ваня" из "Невинных рассказов", "Повесть о том, как один мужик двух генералов прокормил", сказки "Дикий помещик" и "Верный Трезор".
Гораздо обширнее ряд произведений, доступных для чтения юношества и подростков: повесть "Запутанное дело", "Губернские очерки", ряд очерков из серии "Благонамеренные речи", "Господа Головлёвы", "Мелочи жизни", "Сказки", "Пошехонская старина", "История одного города".
Какие же характерные черты творчества Щедрина и его идеологии надо подчёркивать при руководстве чтением его произведений?
Нужно прежде всего ясно определить место, которое занимал Щедрин в политических группировках России прошлого столетия. Надо резко отмежевать Щедрина от либералов, которых он безжалостно бичевал всегда за их классовое своекорыстие. Для Щедрина либерал мало отличался от ретрограда, ибо Щедрин ясно видел одинаковую классовую сущность того и другого.
"Чего хотят ретрограды, чего добиваются либералы - понять очень трудно, - писал Щедрин в конце шестидесятых годов, когда царское правительство ещё не окончательно стало на путь оголтелой реакции.- С одной стороны ретрограды кажутся либералами, ибо составляют оппозицию; с другой
стороны - либералы являются ретроградами, ибо говорят и действуют так, как бы состояли на жаловании... Скажу одно: если гнаться за определениями, то первую партию всего приличнее было бы назвать ретроградной либералией, а вторую либеральной ретроградией".
Для Щедрина либерал тот же хищник, но только прикрывающийся красивыми словами. Он называл таких хищников "пенкоснимателями". Заметьте - как это подходит к нашему времени!
А когда наступила эпоха жестокой правительственной реакции 80-х годов и либералы из страха, с одной стороны, перед правительством, а с другой - перед надвигавшейся революцией сами пошли навстречу этой реакции, продолжая на словах щеголять жалкими остатками своего либерализма, Щедрин ещё более жестоко стал бичевать их за трусость, дряблость и предательство. Он называл их "пёстрыми людьми", у которых, "что ни слово, то обман, что ни шаг, то вероломство, что ни поступок, то предательство и измена".
Он изображал либерала, как человека, который, боясь царского правительства, "никогда ничего не требовал, наступив на горло, а всегда только по возможности".
А когда реакция стала действовать ещё наглее и энергичнее, либерал переменил свою формулу "по возможности" на другую, ещё более, убогую: "хоть что-нибудь". Но оказалось, что реакции не довольно и этой его податливости. Тогда либерал начал действовать "применительно к подлости".
"Идеалов и в помине уже не было - одна мразь осталась, а либерал всё-таки не унывал".
Ленин очень любил эту щедринскую характеристику русского либерализма, действующего "применительно к подлости", и часто пользовался ею в своих статьях.
В прошлом очень многие критики и литературоведы считали Щедрина народником. И это понимание в корне неверно. Народники фальшиво идеализировали русское крестьянство, а Щедрин был глубоким и правдивым реалистом. Он правдиво изображал крестьянина со всеми его достоинствами и недостатками. Народники идеализировали крестьянскую общину в утверждали, что она является зародышем социализма, а Щедрин писал, что община сковывает крестьянина по рукам и ногам.
"Она не даёт простора ни личному труду, ни личной инициативе, губит в самом зародыше всякое проявление самостоятельности и, в заключение, отдаёт в кабалу или выгоняет на улицу слабых, не успевших заручиться благорасположением мироеда".
Народники утверждали, что капитализм в России не развивался и якобы не мог развиться, а Щедрин ясно видел это развитие и писал, что буржуа - "чумазый", как он выражался, - сделался хозяином жизни, "столпом общества". Народники отрицали существование пролетариата в России, а Щедрин издевался над ними за эту слепоту. Поэтому изображение Щедрина народником так же неверно, как характеристика его как либерала.
В действительности Щедрин был одним из блестящих представителей того движения, которое В. И. Ленин называл "революционной демократией". В 60-х годах вождём этого движения был Чернышевский, который оказал громадное влияние на Щедрина. Революционные идеи Чернышевского Щедрин защищал в течение всей своей последующей литературной деятельности. Такое понимание Щедрина и должно быть положено в основу истолкования его юношеству.
Щедрин энергично боролся против крепостничества, а после его уничтожения в 1861 году - против его остатков и стремлений возродить крепостное право. Но он также не жалел ядовитых стрел своей сатиры и в борьбе против капиталистической эксплуатации. Он не только яркими красками изобразил эту эксплуатацию, но в ряде произведений - "Благонамеренные речи", "Господа Головлёвы", "Круглый год", Убежище Монрепо", подверг блестящей и вместе с тем убийственной критике основные устои буржуазного общества: частную собственность, буржуазно-помещичью семью и буржуазно-помещичье государство. Он показал при этом, что те, кто называют себя, опорой этих институтов, сами
подрывают и разрушают их, что на деле эти институты сгнили и окончательная гибель их неизбежна.
Бюрократия - тоже одна из сил угнетающих трудящихся и творящих над ними насилие. И Щедрин на всём протяжении своей литературной деятельности неустанно боролся с бюрократией, захватывая все слои её снизу доверху: от дореформенных провинциальных подьячих - взяточников, казнокрадов и пьяниц - до министров и царей.
Борясь против реакции как основной причины насилия над трудовым народом, Щедрин одновременно бил и либералов.
С другой стороны, все произведения Щедрина проникнуты глубочайшей любовью к трудовому народу в в частности к крестьянству, которое было наиболее обездоленным, закабалённым и угнетённым слоем населения царской России. Вот, например, сказка, в которой Щедрин под видом "коняги" изобразил тяжёлое положение крестьянина.
"Нет конца работе! Работой исчерпывается весь смысл его существования: для неё он зачат и рождён, и вне её он не только никому не нужен, но, как говорят расчётливые хозяева, представляет ущерб. Вся обстановка, в которой он живёт, направлена единственно к тому, чтобы не дать замереть в нём той мускульной силе, которая источает из себя возможность физического труда. И корма, и отдыха отмеривается ему именно столько, чтобы он был способен выполнить свой урок. А затем пускай поле и стихии калечат его - никому нет дела до того, сколько новых ран прибавилось у него на ногах, на плечах и на спине. Не благополучие его нужно, а жизнь, способная выносить иго работы. Сколько веков он несёт это иго - он не знает; сколько веков предстоит нести его впереди - не рассчитывает. Он живёт, точно в тёмную бездну погружается, и из всех ощущений, доступных живому
организму, знает только ноющую боль, которую даёт работа".
Но Щедрин не только глубоко любил трудовой народ и ненавидел его эксплуататоров - "пустоплясов", - он был полон веры в громадные, неисчерпаемые революционные и творческие силы трудового народа.
Революционная демократия долго и мучительно искала ту могучую общественную силу, на которую она дотла бы опереться.
"Да, эта сила есть, - писал Щедрин ещё в начале 60-х годов, - но как поименовать её таким образом, чтобы читатель не ощетинился, не назвал меня вольтерианцем или другим бранным именем?Успокойся, читатель. Я не назову этой силы, а просто сошлюсь только на правительственную реформу, совершившуюся 19 февраля 1861 года... Вникните в смысл этой реформы, взвесьте её подробности, припомните обстановку, среди которой она совершилась, и вы убедитесь: во-первых, что, несмотря на всю забитость и безвестность, одна только эта сила и произвела всю эту реформу, и во-вторых, что, несмотря на неблагоприятные условия, она успела наложить на эту реформу неизгладимое клеймо своё, успела найти себе поборников даже в сфере ей чуждой. Это та самая сила, которая всякое начинание своё делает плодотворным, претворяет в плоть и кровь".
Связанный цензурой, Щедрин не мог сказать здесь прямо, что эта сила - трудовой народ, крестьянство. Он говорит иносказательно, но его мысль вполне ясна.
"Мы, которые думаем, что родник жизни иссяк, - продолжает Щедрин, - что творческая сила прекратилась, мы думаем и судим поверхностно. Мы принимаем за жизнь то, что собственно заключает в себе лишь призрак жизни, и забываем, что есть жизнь иная, которая одна в силах искупить наше бессилие, которая одна может спасти нас. Вот к этой-то силе и должны мы обращаться и помнить, что какова бы ни была деятельность, но если она ищет опоры инде, то эта деятельность пройдёт мимо, каковы бы ни были её намерения".
"История показывает, - писал Щедрин в другом месте, что те люди, которых мы не без основания называем лучшими, всегда с особенной любовью обращались к толпе и что только те общественные и политические акты имели прочность, которые имели в предмете толпу".
Будучи глубоко убеждён, что прочно в жизни только то, что творится широкими народными массами, Щедрин презрительно смотрел на все попытки вести политику без участия этих масс. Такую близорукую, "пошлую", по его выражению, политику он считал вреднейшим авантюризмом.
Щедрин не верил в возможность улучшения положения трудящихся мирным путём, без революции, путём компромиссов, уступок со стороны эксплуататоров.
"Будут ли эти усилия иметь успех?" спрашивал он в "Мелочах жизни" и отвечал: "На мой взгляд, желанный успех не только сомнителен, но и прямо невозможен".
Ненавидя всякое насилие, Щедрин глубоко скорбел, когда видел, что оно не встречает отпора со стороны трудящихся. Эта безмолвная покорность народа породила ту глубокую скорбь, которой проникнута вся "История одного города". Ею переполнены все произведения великого сатирика. Всюду, где это было возможно по цензурным условиям, Щедрин звал на "подвиг", на борьбу против насилия.
"Жизнь, лишённая энтузиазма, - писал Щедрин, - жизнь, не допускающая ни увлечений, ни преувеличений, есть именно та постылая жизнь, которая способна только мерить и сводить итоги прошлого, но совершенно бессильна в смысле творческом".
"Нам необходимы подвиги, нам нужен почин. Очень часто мы безрассудствуем, мечемся из одной крайности в другую, очень часто даже погибаем. Но во всех этих безрассудствах и колебаниях одно остаётся небезрассудным и неизменным, это жажда подвига. В этой жажде трепещет живое человеческое сердце, скрывается пытливый и никогда не успокаивающийся человеческий разум. Не смирять и охлаждать следует эту благодатную жажду, а развивать и воспитывать".
Знакомя юношество с Щедриным, надо подчёркивать, что его произведения и образы бьют не только по отошедшему в историю прошлому, но и по многим явлениям современности. Всё это ясно показывает, что Щедрин и до настоящего времени является глубоко современным писателем.