Каким он был. Роман о художнике

Часть первая. Роман о художнике Дама, имя которой он не открыл, улыбнулась. Не робко, но беззащитно. Почему был? Она улыбается, взирая ребят, задающих неуместные вопросы. Они, примостившись напротив, вглядываются в свет и тени, не замечания ее молчания. Затылок в забытых волнах старинных причуд опустился на спинку кресла. Затяжной взгляд в окно, словно там может что-то происходить (все уже произошло), сбивает пыл охотников со следа.

Утренний визит обошелся дешево, а памяти маловато, но все кадры удачно получились, кроме Катюшкиного дня рождения, заснятого в лесу. Семен посчитал количество листов фотобумаги, хватит только для «мадам», распечатал «сенсацию» и осторожно развесил на голой стене комнаты.

Раннее утро Антона просачивается сквозь занавески. Звонок не потревожил Алису, только коленка устала от тяжести одеяла, выглянула наружу, притягивая поцелуи. Антон медлит уходить, ожидая пробуждения жены.

Евсей моргал, слушая, не воспринимая отповедь. Конец света уже наступил, и это случилось под утро. Была богиня и не была богиней. Мама права. Сумасшедшие всегда правы. Они не стареют. Они живут со скоростью двести пятьдесят миллионов лет в час.

Романтическая непоседливость, имевшая невеселые причины, приучила ее не скучать по обжитым местам, легко прощаться с друзьями и не жалеть о брошенных игрушках. Ей претила привязанность родителей к приютившему их невзрачному городку, она не ценила чувство дома, свойственное людям. Страдая от нехватки денег или красок, она налетала внезапно, забивала машину приятеля необходимыми книгами, рулонами холстов, которые всегда было проще найти в областных городках, исчезала, на непредсказуемый срок, отписывалась кратко, по делу, о здоровье, звонила, обещая подкинуть внука на каникулы. Где проходили ее собственные учительские каникулы, сомневаться не приходилось, они с Тимеем смотрелись слетанной парочкой.

Сменить обстановку не значит – сменить образ жизни, от себя не убежать.

Мне не нужна заметка, разве я похож на человека, заглядывающего в чужие трусы? Я не журналист, а художник, ученик Тимея, он просил меня.

От ночника Алиса жмурилась, как на солнце, рассыпав рыжие кудри, избави Боже, наступить на лисий хвост, потревожить сладкий сон, себе дороже выйдет. Руки сначала невольно потянулись погладить ее, обнять, завладеть ею спящей, а затем придушить до содрогания – раз и навсегда.

Необъяснимо-приподнятое настроение вызывало желание рухнуть, отмахнуться от забот семейных, да и от смуты в душе она уже отвыкла. Хорошее престает быть заметным. Принцип: не хочешь – не делай, лежи, читай, рисуй, думай – имеет здравый смысл, иначе обед будет горчить раздражением, на чистые полы упадет и разобьется банка с вареньем и так далее.

Притягательная внешность, умение преподнести себя, искусно запечатленное на полотнах, сохранили интерес к самому автору. Он сделал ставку на забытую ныне естественную женскую красоту, но вряд ли имел отношения, только дурак может испортить дело дешевым любопытством. Катерина заблуждается, слишком много значения придает она этой стороне сюжета. Или спать или работать, по-другому у мужчин не получается, уж он-то знает на собственном опыте. Успел обжечься и обмануться, и погореть на сексуальных «домогательствах».

Домой вернулись без приключений, Валентин торопился, всучил ей аккуратно упакованную «гетеру» с сонетом, витиеватость слога и почерка, конечно, восхищала, но Алиса крикнула ему вслед: «Знайте, он был жестоким! И он ничуть не изменился, запомните!»

Взгляд спокойный, древний, что-то пристально хищное из темноты. Именно взгляд привлекает покупателя. Никто не подозревает о сговоре, не замечает подвоха. Иногда приходится сдерживать ее пыл, гасить буйство красок, она чутко принимает замечания – без обид.

Алиса позирует другу в мастерской, изводя его чтением черновиков.

Хрупкость мира материального острее ощущается, если любишь. Словно на горячей ладони тает льдинкой отпущенное время на жизнь. Красивая колючая льдинка. Становится страшно, стараешься не пошевелиться, не потревожить странный подарок. Мысли? Какие тут могут быть мысли?

Тимей спрятал ее под ветровку, уперся подбородком в макушку. У Альки оказывается две макушки. Какая прелесть! Таких крохотных ушек нет ни у кого: рельефные, точеные. От его дыхания на височке запушились локоночки, хоть все бросай, бери перо и тушь, почувствуй себя немного Пушкиным. Родится же такая зазноба на белом свете!