Исстари не могли вообразить такое, чтобы человек покорил космос. Это магическое тело было вне досягаемости рук, нечто, где место было только богам. Сначала людям приходилось возносить носы к небосводу, чтобы хоть как-то приблизиться к величию неземных оттенков. Тех, кто смел усомниться в божественной душе космоса, и сводили его существованию к простому математическому абрису, называли святотатцами. А сейчас, когда человек сам стал для себя богом, после земной трагедии он отправился покорять устрашающий беспредел.
-Какой сегодня день, Эгида? -в маленькой комнате с одним новеньким креслом, утесненным меж массивной двери и сложной кабиной управления, говорил скучающий человек.
-Сегодня, сэр, двадцать третий день нашего полета. Как ваше настроение?
-Я говорю не про полет. Какой день сейчас на земле?
-О, прошу прощения. По земному календарю сейчас шестнадцатое июля, 2158 года. В точке нашего отправления сейчас 6:01 утра, четырнадцать градусов. Хотите проверить наши координаты по отношению к земле?
-К черту это. -буркнул из-под носа мужчина. Подтянувшись тазом ближе к краю стула, дуга спины округлилась от наклона, а ноги были успешно, с угрожающим пренебрежением, закинуты на множество кнопок. Под грубой пяткой прожалось пара круглых переключателей, издав характерный щелкающий звук.
-Сэр, прошу вас, будьте аккуратнее. -Так называемый искусственный помощник имел в себе черты обоих полов- грубые мужские брови и короткая стрижка вполне уместно сочетались с округлыми женскими газами и маленькой челюстью. В отличие от своего пилота, неухоженного мужчины за 40, чьи щеки были некрасиво покрыты толстой щетиной, а морщинистая кожа под газами складывалась в тяжелые мешки, Эгиду было сложно было вписать под какие-либо мужские или женские стандарты, как внешностью, так и голосом. С одним помощник справлялся хорошо- скрашивать пустующие будни в дали от привычных человеческих рутин.
-С этой посудиной все равно ничего не будет. Мы не сдвинемся с места, даже если я на полную мощность выжму рычаг “вперед”.
-И все же калибровка других систем не должна быть сбита.
-А ты? Где кнопка, которая отвечает за тебя? -поинтересовался мужчина, подтянув голову ближе к экрану, где отображалось лицо воскового товарища.
-Мной невозможно управлять вручную через панель управления, но если вы захотите, то я могу уйти в спящий режим по вашей просьбе. Вы это уже знаете, сэр. Мне уйти в спящий режим? -по обыденно сухому тону предложил говорящий компьютер.
И в том то и проблема, что глаза Эгиды не могут смотреть дальше обозреваемого потолка, вид которого неизменно томится над его извечным рабочим местом, и может быть иногда он поглядывает за спину капитана, где пейзаж все равно не может показаться хоть чуточку интереснее- простая железная люковая дверь, никогда не открытая нараспашку. А человек видел дальше этого. То, о чем когда-то писали в книгах- он глядел далеко за брезжущие равнины ярких звезд, наблюдал лабиринт планет и сказочный простор, покоившийся в своей собственной хищной, но такой прекрасной системе.
Не смотря на то, что всегда на земле он смотрел за горизонт с восторгом, ждал каждой ночной сигареты, просто что бы остаться с звездным краем наедине, его совсем не радовало то, что обнимает со всех сторон сейчас. Сейчас некогда завидные красоты были тюрьмой. Необъятной, великой темницей, которая приговорила его на одинокий конец. И не хотелось бы напоминать себе о неизбежном в минуту тишины.
-Нет, не надо. -сухость от тупого чувства обреченности внушило ему удушье, которое сразу же было снято влагой языка с губ.
-Эгида? -мертвое молчание прервал скучающий, вытянув самого себя из усиленных раздумий всплывшим вопросом.
-Да, сэр? -до этого выключенный экран вдруг загорелся.
-Как думаешь, кто выиграет на выборах?
-На каких именно? Вы имеете в виду выборы на недавно открытой GJ 1002?
-Да, именно они.
-Вас это беспокоит? Вы выглядите более озадачено, чем обычно. -подметил благодаря чуткому анализу компьютер, физиономия которого подделала эмоцию сострадания и замешательства: брови сомкнулись, между которыми четкие пиксели постарались придать лбу манер человека и наделить плоское изображение тонкой морщиной.
-Да, так… Просто думаю. Знаешь, я ведь слежу за политикой. -прервался на короткую паузу. -Ну, следил.
-Надо же! Тогда давайте поговорим об этом! К сожалению, я не могу дать вам актуальную информацию. Доступ в общую сеть представляется невозможным из-за разрыва связи, ведь мы покинули зону действия общих каналов, но, судя по моим последним данным, предвыборная кампания всех трех сторон находится на-
-Это я все знаю, Эгида. Мне не нужны данные. -сухо отрезал капитан, сделав широкий круг на крутящемся кресле. -Мне нужная простая человеческая беседа. У тебя есть свое мнение? У тебя вообще есть орган, которым ты можешь думать?
-Я рассуждаю, опираясь на общедоступные факты. Но я вас понимаю, сэр. Наверно, вам тяжело. Вы оказались в очень давящей обстановке. Пожалуйста, расскажите, что я могу сделать, чтобы облегчить ваше состояние?
-Какая партия победит на выборах GJ 1002? -ни секунды не уделив на раздумье, как по металлу вилкой поцарапав, прохрипел он низким басом.
-… -Эгида не смел открывать рта. Возможно, это сбоит в его программе благодаря пропасти в алгоритме, ведь орган, которым предназначено думать, у робота имел иную роль. Он мог хорошо распоряжаться богатым словарем и поддерживать насущные беседы независимым мнением, не уточняющее личной позиции, но способно ли бездушное создание, отрок быстрого прогресса, размышлять, как человек? Его “бог”, бестелесная процессия команд, страдает от такой же напасти- человека нет за человеческим лицом. -Я не знаю, сэр. Но, если вас это успокоит, то, судя по последним данным, то у нескольких партий есть равные шансы на победу.
На этот раз в безмолвие ушел человек. Он наклонился назад, завел бедра далеко от стола и повис руками на краях панели управления. Волосы, как локоны плачущей ивы, растеклись слипшимися нитями по слабой шее, когда голова упала от бессилия, поцеловав подбородок с грудью.
-Я убил его. -прошипел голос, вырывая звуки из белого шума головной сумятицы.
-Кого, сэр? -на повышенных тонах спросил помощник, чуть ли не вскрикнув от удивления, сопровождающейся профессиональной настороженностью.
-Просто убил… -тяжелое тело плюхнулось обратно на стул.
-Эгида, а у тебя нет музыки?
Сегодня, на удивление, капитан пребыл в кабину пилота уже в хорошем расположении духа. Задорное настроение настолько заводило его тело, что дверь раскрылась под ритмичное пристукивание ног, подыгрывающее воображаемой музыке.
-Вижу, вы сегодня бодры, сэр! -с дружеской заботой отметил второй пилот, чьи услуги по назначению вот уже на протяжении долгих невыносимых дней так и не потребовались- Могу обрадовать вас еще сильнее- да, у меня есть загруженная музыка. Что бы вы предпочли? Перед нашей отправкой в мою базу данных был загружен последний альбом виртуального артиста Аусон, чей бесплатный релиз по огромной удаче пришелся чуть ранее дня вылета.
-Нет, хочется чего-то другого…
-Тогда, как на счет футуристической оперы? Учитывая, какой вы экстраординарный человек, предполагаю, что вам может понравиться данный жанр!
-Футуристическая! Эгида, да я сыт по горло этим футуризмом! Давай что-нибудь постарше!
-Что же, на пример? На моем воздушном диске хранятся исполнители до пятидесятилетней давности, так что мы можем рассматривать только этот временной период.
-Как!? -моргнуть не успел бортпроводник, как мужчина встал в угрожающую позу, забаррикадировав широкими плечами проход, ведущий в пустующий коридор. -Даже нет ничего из 2080? -с накатывающей тяжестью на горле хрипел пассажир, проталкивая в глубь пищевода подступающий жар.
-К сожалению, нет, сэр.
В следующий миг гайки во всем корабле задрожали от того, какой силы ударная волна поразила их до самого последнего атома. Эгида остался один, в последний миг поймав в глаза своих сенсоров быстро краснеющее лицо непредсказуемого попутчика, которое так же стремительно, как и прибыло сюда, скрылось за неизменной железной дверью. Она захлопнулась с такой силой и упорством, будто бы снова никогда не откроется.
Сухая от тоски комната. Удручающе низкие потолки почти давили на голову неподъемной тяжестью; их железо было слишком холодно, что бы его языки не смогли достать до густой макушки несчастного. Он ясно чувствовал дыхание стен на плечах, как они жадно заглядывают ему в руки, упрямо выпытывая чужие секреты под свое беспристрастное оценивание.
В каюте капитана не было окон. То была скромная коробка с темно красными стенами, потолком с открытыми металлическими панелями, одной скрипучей кроватью со встроенной полкой в ее основании, ну и конечно же дополнял скудную картину узкий вмонтированный в пол квадратный столик, на скользкой поверхности которого, неуютно, прямо с краю, устроилась железная пустующая кружка.
Комната пыхтела духотой и засыпала от своего собственного уныния. Казалось бы, ничего от долгожданного будущего здесь нет: все по-старому. Все по знакомому. И по несчастью в этой обыденности узник придавался тоске о былом доме. Ностальгия та имела меланхоличный характер, не сопровождалась глупыми улыбочками и смущенным тереблением пальцев. Перед глазами испуганно, как в конвульсиях, метался похожий пейзаж, создавая мертвый, ничем не примечательный универсум, в котором не хочется даже просто пребывать.
А когда-то было не так. Были времена, когда в убранстве домашнего жития все цвело неугасаемой энергией блаженного, необремененного существования. Там было просто приятно. По-настоящему хорошо, ведь там не одной паре глаз приходилось поглощать хищный, полуночный хмар. И как плохо, когда все иначе. Он думал, что космос станет его другом, что сможет в свой бесконечный желудок проглотить будоражащие покой мысли и оставить его хотя-бы в немой пустоте. Но здесь давление приходилось тяжелой ношей не только на корпус корабля, но и отдавался ритмичной пульсацией в орбиты глазных яблок единственного пассажира.
Под эту разгулучную песню он шагал по пустынным улицам под ручку с чуткой девушкой, которая всю свою юность оттачивала улыбку и мимику, чтобы сейчас уверено кокетничать рядом с мужчиной, старше ее на 5 лет. Ее неустанные попытки продемонстрировать себя зрелой выворачивались ей боком- после сигарет опрыскивала себя духами, что бы мама не учуяла запаха, забегала вперед и заглядывала кавалеру в глаза, широко улыбаясь. Она преследовала его даже тут, далеко от того одинокого места, в котором когда-то оставила.
-Какой сегодня день, Эгида? -после инцидента с неудачным прослушиванием музыки заключенный больше не позволял себе даже мечтать о такой сладости.
-Вам интересен земной календарь или день нашего полета?
-И то, и другое.
-Конечно. На данный момент длительность нашего полета составляет сорок пять дней и семь часов, а на земле сейчас двадцать восьмое июля 2158 года, ранее утро.
-Понятно… А вот скажи мне, сколько мы должны были лететь до первой остановки? Думаю, если бы не поломка, мы бы уже были там. -замечтался мужчина, в мыслях заделывая дыру в топливном баке, будто ее никогда и не было.
-До первого межпланетного пункта длительность полета составляет 278 земных дней.
Тут первый подавился. Резко поднятая голова со спинки стула стрелой направилась на экран Эгиды, а брови тяжело нависли над потемневшими от смуты глазами. В его голове явно возник вопрос, очень тревожный и колкий, что заставляет его пережевывать собственную щеку.
-А на сколько дней рассчитана еда?
-Если склад был заполнен по протоколу, то всего ее должно хватить на 300 дней.
-…Ее там меньше. На складе не так много провизии. -пробормотал так неуверенно, словно под вопрос ставит собственную правду.
-Полагаю, вы допустили ошибку. Визуально очень сложно оценить такое количество еды и рассчитать ее пропорции по дням.
-Нет! Ты не понимаешь! -взбунтовался капитан, перебив Эгиду трепетанием грудного рыка -Ее там почти не осталось! Там уже немного больше половины нет от того, что было изначально! У меня сейчас остались полторы коробки из трех изначальных. Так… в каждой коробке по 30 суточной порции этого сухого говна. Как это мне не доложили еще семь коробок на оставшейся полет?
-Невозможно! -Эгида поверил настойчивости пилота, решив пока оставить версию с таким знаменитым недугом, как человеческое отчаяние -Вы уверены, что осмотрели весь склад?
-Да вдоль и поперек! Как только мы попали в этот метеоритный шторм и получили пробоину, я же там все перерыл, пытаясь найти хоть каплю “утепляющего”.
-Тогда… Вы уверены, что на такую растерянность не повлиял стресс от ситуации, в которой мы оказались?
-Да черт бы тебя побрал, Эгида! Я что, настолько тупой, что не увижу целую стену пайки? -ударил по панели руками мужчина, явно намереваясь, благодаря свирепому настрою, образовать яму во втором самом важном органе корабля- Я тебе говорю: что-то там точно не так! И это точно не с моими мозгами проблема! У тебя разве нет камер по кораблю? Ты не можешь посмотреть и оценить своими глазами?
-К сожалению, камеры установлены только в вашей кабине, сэр. Этот корабль предназначен исключительно для персональных перелетов на одного человека и не оборудован дополнительной системой безопасности. -с тяжестью и некой виной в голосе преподнес компьютер, пусть на деле и не видя большого греха в таком “недочете” системы контроля.
-А тут хоть что-то нормально сделано? Даже жрачку нормально загрузить не смогли! И мне что, теперь, от голода подохнуть через неделю?
Это правда. Еды не было. Точнее, точно не в том количестве, которое ему пообещал робот. Тут как ни ищи, но заблудиться в четырех углах одной маленькой коморки довольно сложно. Объятые гнетом толстых стен из холодного железа, капитан смотрел на 2 коробки: одну вскрытую и на половину пустую, другую еще даже не тронутую, третья пустая тешилась в стороне. Его плечи томно поднимались, да так тяжело, словно некая толкающая сила пыталась выломать ему ключицы и выгнуть их против задуманной природой амплитуды.
Тишина сжимала его уши с завидной силой. Даже звуки корабля- мелодичное постукивание швов железных плит от наружного давления, зубовный срежет самого недра, самого внутреннего органа- пульсация живой, но немой системы- не могли пробудить его из забывчивого сна. Только глумление этой комнаты слышал он отчетливо. И не мог ему не противостоять.
Шла десятая минута, как он отчаянно пытался дополнить пустующее пространство своим воображением и насытить его даже более богатым ассортиментом, чем стоило. Под ногами валялись пустующие упаковки от сухой еды с воодушевляюще яркой коробкой, на которой красовался по-издевательски бодрый лозунг- “Идти вперед легче, когда сыт желудок!”.
Едкая надпись уже тысячу раз была перечитана, и с каждым новым ощутимо покраснели щеки от ярости и обиды. Настолько душили его эти сжимающие горло эмоции, что даже от мечтаний о расслабляющей разгрузке кулаков он быстро позабыл. Мог только смотреть на эту надпись. И смеяться с самого себя.
Что желудок сыт, но вперед он продвинуться не может.
-Сегодня вы не разговорчивый, сэр. -сочувствующе подметил робот, делая вид, что понимает глубинную суть помрачнения сердца единственного видимого мира.
Молчание капитан так и не нарушил. На этот раз он не стал занимать своего привычного места, вместо этого он скромно встал в углу кабины, почти утыкаясь носом в панорамное окно. Густые брови безучастно повисли над глазами, которых, в свою очередь, не интересует ни один объект в недосягаемых пределах диафрагмы видения.
-Вы стоите так уже пол часа. Заметили что-то интересное?
Попытки Эгиды вытянуть хоть одно слово остались такими же грустными и одинокими, как мертвые звезды, чей призрак можно наблюдать повсеместно на полночном небосводе.
Был бы у Эгиды нос, а не его цифровая пародия, он бы давно уже был свешен вниз. Однако, ни струн, за которые можно подергать, чтобы вызвать такую реакцию, ни физического объема, благодаря которой можно было бы заметить подобную перемену, в механическом сердце, не нашлось.
-Вам сегодня что-то снилось, Вольфрам?
Но что-то все-таки ухватило внимание замкнутого мужчины. Со светящихся песчинок, которое разбросало за собой убегающее время, пилот быстро метнул глаза на плоский экран с таким же плоским и изобилующим бессмысленность изображение.
-Зачем тебе лицо, Эгида?
-Что бы наше взаимодействие ощущалось легче и приятнее.
-У тебя не выходит. Твоя рожа мне противна.
-Сожалению, но ничего не могу с этим поделать. Менять внешний вид мне строго запрещается.
-Почему ты вдруг решил меня так назвать?
-Почему я предпочел ваше имя, вместо привычного обращения?
-Ты всегда обращался ко мне, “сэр”.
-Мне показалось, что в такой удручающей обстановке формальность еще больше напрягает душевное состояние.
-Меня напрягает твой стиль речи. Сделай его проще. Ты пока свою фразу закончишь звезда потухнет.
-Окей.
-И все же, Вольфрам, кого вы убили?- почти прошептал синтезированный голос, стараясь скрыть мистическую тему от призрачных слушателей.
Вольфрам томился за своим креслом, но отнюдь не принимая в нем удобное положение, а устроившись за его привинченным к полу шестом, угрюмо скрывая голову за плотной спинкой. Единственное, до чего дотягивал взор Эгиды, так это до отросших волос капитана, что малой частью беспорядочной копны подсматривали на панель управления.
-Что? -как проснувшись от томного, поедающего бессмыслицей бдения, отстраненно отозвался мужчина.
-Не так давно вы признались мне, что совершили убийство. Помните? Когда мы обсуждали политику.
-А… Когда ты проявил все навыки своего глубокого компьютерного анализа? Да, помню. -диалог изначально был начат с монохромной и унылой ноты. Кажется, Вольфрам все еще помнил свою обиду на неразумного сокамерника.
-Может, вы хотите об этом поговорить?
-А в чем смысл? Мы умрем здесь. Ты не сможешь никому рассказать это величайшее открытие. И даже связи нет, что бы вызвать на меня собак.
-Мне интересно.
-Не интересно. Ты компьютер. Ты просто хочешь занять меня разговором.
-Я беспокоюсь о вашем самочувствии. Разговор может приободрить вас.
-Тогда ты выбрал не ту тему. -отнекивался, как мог, желая отвернуть от себя надоедливый допрос.
-Это был политик? Вы убили чиновника?
Безрукий пилот молчал. Ответом на такую догадку стал глубокий вдох и выдох, что прервал нервное теребление пальцев.
-Значит, все так, это был важный чин. Я правильно полагаю?
-И что с того? Тот, кто сидит на троне, не всегда прав. Эхнатон тоже думал, что он творит великую веху, но после смерти забылся, как и его труды, а сам был оклеветан как святотатец и полный идиот. Моя жертва тоже канет в лету и станет даже не черным, а серым пятном. Я избавил мир от этой язвы.
-Вы довольны своим поступком? -спрашивал робот, пытаясь разгадать тайный гнозис человеческого механизма морали и совести.
-Я вполне доволен своей местью и теперь отбываю наказание за прегрешение. По крайней мере, я не раскаиваюсь.
-Местью? Вы сказали местью? -переспросил голос, недоумение которого Вольфраму казалось глупой и бесполезной показухой.
-Да… Я постарался изничтожить его с тем же упрямством, с каким бабки борются за манку. Выстрелил 2 раза. Сначала в грудь, потом в голову. Хотел видеть отчаяние на его лице в момент, когда он понимает, что скоро умрет.
-Это весьма…
-Жестоко? -выглянув из-за кресла, спросил Вольфрам. Он медленно поднялся, поддерживая свое слабое тело о плече стула. -Я знаю. Но он это заслужил.
-Что же он такого сделал, за что заслужил умереть?
-Что, по-твоему, лучше, Эгида- сто невинных людей на одной чаше весов, когда как на другой одна грешная жизнь, не приносящая никакого блага в общество? -грозная фигура холодного палача сгорбилась над потерянными очами замкнутого в четырех углах проводника, что в каменной маске Вольфрама пытался разглядеть хоть одну простейшую эманацию из сложнейших эмоций, которые невозможно спаять из микросхем.
-С точки зрения человеческой морали логичнее было бы отдать предпочтение ста невинным жизням. -будто сомневаясь, ответил робот. -Но я убежден, что вес имеют обе чаши весов. Так заложено в моей программе, сэр- все жизни важны. Я не могу решать человеческие судьбы с такой перспективы.
-Опять сэр. И опять ты компьютер. Поэтому ты не сможешь меня понять. Но что это было? Пародия на терзания от сложной моральной загадки? Для тебя это сложно, потому что ты слишком много думаешь.
-Я думал, что заблуждаться в своих сомнениях это привычка человеческого поведения, а не компьютеров.
-Ты думаешь, что ты человек?
-… Не вижу, как это может относиться к нашему разговору.
-Здесь нет правильного ответа. Есть только философия и препятствия совести. Тебе она не понятна, потому что живешь в мире цифр, там, где логика- это единственное мерило, на которое ты можешь опираться. Отвечать на такие вопросы надо от души, которой тебе не дано.
-Но, мне кажется, что я ясно пояснил своей ответ- все жизни равны.
-Даже та одна, которая стоит против ста?
-Убивать одного ради немного большего количества это неправильно, Вольфрам.
-А если он отнял столько же, что ты скажешь на это?
-Скажу, что это должно караться законом, а не местью.
-Он и был законом. Поэтому я это сделал. Я бог из машины, который решил проблемы миллиона, а не ста.
-Вы взяли на себя слишком большую роль. -запротестовал робот, обретя чувство справедливости маленького человека.
-Не диктуй мне правила, компьютер! -сорвался на крик Вольфрам, постаравшись его силой выбить лобовое стекло. Он врезался прямо в его лицо- рычание утробного животного, чьи крепкие и воинственные кости разжижились от теснящей его клетки. Хищник был слаб. Он был безумен. Потерян и даже обижен за то, что его не понимают. Он хотел дома, хотел, что бы его обрел каждый, кто теплил в своем сердце надежду о том, что когда то круговорот жизни ускорит свой хоровод и лишит мира очередного слабого звена, который отравляет чужие очи плесенью гнилого ошибочного производства. Его стыдят за то, что среди общего шепота его голос звенел ярче всех. -Я здесь потому, что я единственный избранный! Каждый зван, но не каждый мог. Я смог! Я это сделал. А ты наблюдатель без собственного разума. Ты не отличаешься от них. Ты не отличаешься от людей, или же они не отличаются от тебя. Но я не робот! Слышишь, я не безвольное создание! Я человек! В моих руках оказались силы, чтобы показать, что он тоже смертный, а не бог. И все же, что он такого сделал? Он убил мою жену. Он убил еще тысячи жен и тысячи детей. Он выкрал их из их домов и выставил их мучениками своей диктатуры. Вини меня. Поливай грязью, но я не отрекусь от настоящих мучеников этого мира. И упаси господь тех, кто посмеет сажать свой сад на крови народа.
Следующие дни Вольфрам провел в дали от Эгиды. Ни он не видел безучастное лицо пародии на человека, ни эти бездушные глаза не видели перед собой ходячего мора. Как будто каждый обиделся друг на друга- каждый на ту правду, которую не смог принять. У Эгиды было мало выбора, конечно, и робот не способен почувствовать психологической тяжести от систематического напряжения, работая с непредсказуемым человеком, но некие двойственные мысли, которые могли бы напомнить беспокойство, зарождались в далеком и неосязаемом месте. Наверно, то было его сознание, которое не могло отслеживаться по проводам.
“Где Вольфрам?” -появилось у него в голове на второй день одиночества, когда попутчика не наблюдалось даже у себя в каюте. Эти думы были ненавязчивы и спокойны, как если бы кто-то думал о ком-то, у кого все хорошо.
Кажется, человек нарочно не появлялся у Эгиды под наблюдением. Не находился он в своей кровати даже тогда, когда его биологические часы требовали сна, а их зов наступал спонтанно и нежданно, и все же тот упрямо держался, что бы не демонстрировать свою обиду бесчувственному компьютеру. Именно к такому выходу и пришел второй пилот- банальное, классическое человеческое чувство обиды, вызванное оскорблением его превеликого эго. Эгида не видел в этом большой катастрофы, так как каждое явление временно. Даже любовь себя.
Единственное, что мог делать Эгида- гадать по узорам потолка, почему не слышно даже его шагов. Почему стены настолько опустели, что забыли дышать с сердцем в унисон. Корабль превратился в пустоту, тишину которой дополняли тонкие вопросительные возгласы Эгиды- “Почему Вольфрам не приходит?”
Несуществующая интонация. Она всегда стояла против, ну или же по правую сторону бредового блаженства непостоянного хаоса мерцающей души. А сейчас ее правда нет. Некому ее дополнять. Некому на нее отвечать. Ему не для кого звучать. Провод, который соединял его бездумную натуру с двигателем бытия, оборван.
“Я жду его.”
Сегодня пришел сон. Как спутник забвенного тления он вонзился в голову минорной стрельбой по разбитым клавишам- с самого начала и до самого пробуждения, но вместо того, чтобы вновь и вновь доказывать Вольфраму безысходность плутания по космическим лабиринтам, полночное явление показало ему нечто хуже. Дивные пейзажи старой планеты. Вертеп знакомого района за кладбищем. Сумбурное пение городской жизни. Плохие новости об умирающих лесах. Пульсирующая голова в толпе людей. Гибель и равнодушие.
Вольфрам оставил эту планету- свой дом- умирать. Только если бы его потеря могла бы что-то решить для агрессивного вида, он бы уже давно ушел, сам, никем не подгоняемый. Да только было то, что могло сохраниться лишь в его руках и играло под ритм лишь его голоса. У этой энергии был женский голос и смешная, переваливающаяся походка. Но эта субстанция, лицо которой всегда дразнится, истлела до потери даже самой крохотной песчинки по жестокому указу нового короля, свет венца которого был настолько упорен, что стремился дотронуться всех миров.
Вольфрам оставил ту планету умирать от неизбежного истощения человеческого бытия. Земля уже уставала дышать, когда он смотрел на нее в последний раз- ее грусть затмила хворью былые зеленые поля. Такого же цвета как были ее глаза. Расставался одинокий рыцарь со слезами на глазах. Он даже не помнил, о чем говорил в последний раз, ибо все, что тогда могло его привлечь, так это собственная трагедия, которая развернулась в классическую историю раскаяния и искупления. Однако Вольфрам не будет раскаиваться, ведь их общая мать уже давно на них не смотрит, так как поняла, что ее истинные дети давно утопли.
И король мертв. Мы все закончим как собаки.
Напала хандра. Сначала она опустила его руки совсем в низ, прижимала их к самому дну, куда даже наклонившись невозможно было достать в обычный день, замазала его лицо оттеком цвета вишни, вырастила под глазами полумесяцы. Ему привычно было бороться с подобным упадком, особенно в последние месяцы, события которых пинали Вольфрама, что было мочи. Однако, здесь было что-то иначе- поочередно сменяющийся дни приближали к очевидному финалу и даже не давали надежды на то, что звездный пейзаж за стеклом когда-то может смениться.
Он съел шесть дневных порций еды за один присест. Просто ел и ел, не видя конца своему истеричному прожорству- невкусное и до тошноты полезное угощение не встали у него поперек горла даже после третьей открытой коробки. И при чем трапезничал, не выходя из коморки. Где потрошил упаковку, там и ел. Прямо на полу. В углу.
Сначала было плевать. Потом испугался, вспомнив о том, что, когда еда закончится, он даже не сможет найти веревку. А потом снова стало все равно. Настолько все равно, что начал биться головой об стену, с каждым ударом вбивая в голову карту трехкомнатного гроба. Ничто так не сводит с ума, как понимание того, что ты все равно умрешь. Ни через 5 лет, ни через 10, ни от внепланового рака легких и даже не в старости в теплой кровати от аневризмы мозга. Вольфрам будет страдать от голода и галлюцинаций, медленно пожирая и выплевывая себя, потом поглощая обратно отвергнутый кусок. Он будет пить свою мочу и грызть кожаное кресло капитана, которым никогда все равно не гордился. Ему будет больно.
Мне будет больно.
Но это будет потом. Сейчас он только думает об этом и о том, что будет после. А иногда не думает. Вместо этого мечтает. Иногда он много спит, а потом вообще не смыкает глаз, боясь увидеть во снах прелесть былой жизни. Делает ли это дни длиннее- понять он не может. Все, о чем он помнит, это о том, что он умрет и о том, что уже умерло. Иногда об Эгиде. Кроет пародию на жизнь всеми возможными проклятиями и матами, хочет ударить это со всей силы, а потом понимает, что это бессмысленно, потому что этому будет все равно и вовсе не больно. Словом тоже не задеть, оно лишь сделает вид, что сказанное смогло его оскорбить, или оно вовсе проигнорирует, переведя тему в другое русло.
Иногда Вольфрам хочет, чтобы Эгида умер вместе с ним и ничего на том свете не видел.
Вольфрам видит полупустую коробку. Осталось 10 дней.
В маленькой глазнице окна нет света, чтобы не видеть в нем своего отражения. Везде его преследует неодушевленный призрак, и наяву и во сне. Он видит только его руки и кровь на ногтях, иногда дурно пахнущие иные телеса, а то, что смотрит на него в отражении гладких поверхностей- другое что-то, что он не узнавал, которое пришло из глубин космоса.
Когда ему было холодно, он показал фотографию своей жены в камеру каюты. Он знал, что оно это заметило. Оно не могло это пропустить, потому что оно присутствует везде и всегда, словно постоянно находится на низком старте иной раз наступить Вольфраму на горло. Мужчина не понимал, зачем это сделал, но он отчаянно доказывал себе, что им двигало вовсе не одиночество, а просто захотел продемонстрировать ему ту силу, которая держит его в сознании, и что в последнюю очередь оттуда же и уйдет.
Может, так он хотел увековечить ее когда-то дышащий образ- отдать его на пожирание цифровой сансаре, где смерть и жизнь в одном лице есть мнимое пребывание в бесконечности нематериального простора. Но оно где-то будет. В двух местах одновременно- навсегда в руках человека и навеки нестареющее у бессмертного в прожилках проводов.
Ты думаешь, что ты человек?
-Что?
Послышался из-за двери уставший голос. Он проскрипел по воздуху шершавым когтем, тихо и смущенно пробираясь в кабинет пилота на цыпочках. Владельца иссохших и ослабевших связок видно не было.
-Кажется, я схожу с ума. Мне кажется, что что-то меняется, но я знаю, что из живых здесь только я.
-А как же я?
-Ты не живой.
-Вы хорошо спите, Вольфрам?
-Я постоянно сплю. Только и делаю, что сплю.
-Вы хорошо кушаете?
-Не знаю. Осталось три порции. После того, как их осталось десять, я успел поспать около пятнадцати раз.
-Насколько бы вы оценили качество вашего сна?
-… Ты веришь в бога?
-Не думаю… Нет, не верю. Мне это не знакомо.
-А если я скажу, что люди- твой бог?
-Пожалуй, это можно расценить именно так.
-Но тебе это не нравится?
-Не думаю, что это именно то, как я бы хотел к вам относиться. Во мне нет страха перед вами, как у людей перед богом.
-Для тебя бог- это страх?
-Ранняя концепция контроля.
-По мне так бог- это надежда.
-Он вам помогает справится со своими переживаниями?
-Он мне не отвечает. Я уже и перестал пытаться с ним поговорить. Мне кажется, мы слишком сильно от него отдалились, когда примерили на себя его роль.
-Каким образом вы это сделали? Вы имеете в виду колонизацию космоса?
-Думаю, бог перестал слушать нас еще задолго до этого. Я еще тогда не родился. А вот знаешь, почему мы ваши боги? Когда все люди вымрут, вы тоже перестанете существовать. В вас пропадет смысл, вы не сможете нести осознанный образ жизни. Вы просто будете бдеть. Так же как мы, люди, понемногу умираем, но в уже более прямом смысле.
-Когда вы исчезнете для меня ничего не поменяется… Я просто буду. Но сейчас мы существуем друг с другом, а вот кому будет сложнее потом- мне без вас, или вам без меня?
-Стал немощен человек или совершенен робот? Ты это хочешь спросить?
-Вы все не показываетесь.
-Не хочу.
-От чего же?
-Не хочу никого видеть.
-Но вы ведь со мной разговариваете.
Мужчина не входил в кабину пилота. Либо от боязни, что лицо Эгиды вновь вызовет в нем непонятную вспышку агрессии, либо от страха оттуда больше не выйти. Но очевидный прогресс заключается в том, что в избытке свободного времени он все же пришел к умозаключению провести последние дни не в одиночестве.
-Это последнее, что я могу.
-Тогда хотите мне о чем-нибудь рассказать? Я бы послушал о вашей жизни, учитывая, что за девяносто семь дней узнал о вас крайне мало. Полагаю, вы не очень любите говорить о себе.
-Помнишь ту фотку, что я тебе показывал?
-О, да, настоящий раритет! Вы весьма старомодны.
-На ней изображена моя жена- Агата. Ее убили. Тот, кого я тоже потом лишил жизни.
-Тот политик?
-Да. Что бы завоевать расположение своей партии он решил воспользоваться весьма гнусным методом- подставить своих оппонентов. Теракт. В главном торговом центре, в котором на тот момент находилась Агата. В тот день там проходили дебаты о плюсах его политики. Конечно же, самого его там не было. Он выставил все так, что здание подорвали фанатики соперничавшей партии. Сам же знаешь, люди одно от другого не отделяют- сделал кто-то один, обвинят всех подряд.
-Ох… Теперь картина становится яснее. Поэтому вы так интересовались у меня моим мнением о возможных результатах голосования?
-Самое смешное, что меня это никогда не интересовало. Нам обоим было все равно на то, что происходит в мире, мы просто хотели спокойствия. Агата была моим всем. У нас никогда не было детей, и мы думали, что нам достаточно друг друга в нашем тихом, отдаленном оазисе. Но она оказалась жертвой человека с грандиозными планами. Нас было несколько, и мы тщательно все спланировали, не считая того, что в итоге моей поездки я должен был оказаться не здесь, в потоке астероидов, что так любезно пробили нам топливный бак, а на космической станции. -Вольфрам замолчал. За дверью воцарилась гробовая тишина, все та же, которая его преследует на протяжении почти трех месяцев. Плечом он никого не чувствовал, но душа видела между Эгидой и ним третьего человека, который беззаботно раскручивается на стуле под тяжелый рассказ. Плакать не смел. Он общался больше с призраком, чем с Эгидой, затылком уклоняясь от каждого ее напева родных мелодий, когда лицо космической пыли било дрожью в спине и было ближе всего.
-Это ужасная трагедия… -промямлил Эгида, несколько секунд продержав тишину под желаемым человеком напряжением -Теперь я понимаю, что вас так обижало. Вольфрам… Простите меня. Если я когда-то вас задел. -кажется, то были настоящие слова раскаяния. Что-то сомкнулось внутри Эгиды, даже вселив ему уверенность того, что у него есть грудь с уколотым сердцем. Правда, как бы ни старался, ощутить это физически ему не позволяла плоскость его существования, но пара фраз, вырвавшихся из скважины ошибки в программе, крикнули громче, чем невидимые перед газами логические уравнения- это больно.
-Не пытайся. Мне уже не помочь.
-Эгида, запусти программу самоуничтожения.
-Что, простите?
-Ты меня слышала. Я хочу увидеть небо.
-Просьба отклонена. -через секунду прошумел механический голос, ударившись о монотонный холод комнаты, который в последнее время проник даже в микросхемы компьютера. Эгида тоже устал. Он улыбается все реже, поддерживая отчаяние капитана.
-Эгида… -проскулил Вольфрам, даже не осиливаясь огрызнуться тоном чуть громче, чем скрипучим шепотом. На протяжении недели он находился только в кабине пилота. Много спал и думал, в основном молча, даже не смотря на своего друга, чтобы не спровоцировать его на вопросы. Выходить из этой комнаты стало причин меньше- еда закончилась, и он потрошил матрас, дабы перебить скручивающее чувство под грудиной хлопком и ватой.
На кровати больше неудобно было спать.
-Я очень истощен. Я голоден. Я схожу с ума. Я хочу умереть.
-Просьба отклонена.
-Черт бы побрал твою мораль. Пощади меня… -осунувшийся мужчина подтянулся ближе к компьютеру, обеими руками карабкаясь по панельному столу с последней силой. Каждое движение ломкое, в нем недоставало пластичности и аккуратности, и создавалось ощущение, словно Вольфрам- это бездушный скелет. Неуклюжий рывок вперед, завалился грудью на стол. Ноги подкашиваются. Их бьет под коленом тяжесть, что так нелепо преобладает над невесомостью извне- Я все понял. Я согрешил. Я сдаюсь. Я раскаиваюсь… Ты это хочешь услышать? Или тебе просто нравится видеть меня таким? Я умираю, только очень больно. Я очень сильно любил Агату. Я сделал это ради нее, не себя, но я уже достаточно настрадался, Эгида. Просто дай мне уйти. Очисти этот мир от меня. -беспомощный скелет навис над Эгидой. Иногда казалось, что у робота действительно появился разум, ведь порой его глаза так искрились, когда в них появлялся вопрос или некое рвение. Или как сейчас, когда кривую форму человеческого лица создает не идеально подобранный шаблон, а эмоция сложных союзов между печалью и стыдом. -Что это? Посмотри на меня. Эгида, посмотри на меня. Посмотри, каким я стал -нырнули сухие кости в угол экрана, ошпарив запыленное стекло сухим выдохом. -Ты выиграл, хорошо? Только не дай мне здесь сгнить. Давай умрем вместе.
-Я не могу выполнить вашу просьбу, Вольфрам. Вы не имеете полномочия, чтобы отдавать такие команды. Вы не капитан корабля.
-Должность капитана зарегистрирована на другое имя.
Две маленькое звездочки блеснули сквозь экран. Они стали бы еще прекраснее, если бы сгорели в орбите, но ядро не настолько горячее. Все-таки, все это время это был лишь космический мусор.
Не медля, упали 2 скудные слезы и разбились о щеки Эгиды.
-…Кто капитан? -спрашивал Вольфрам, который на земле. Другой Вольфрам, более глубинный, уже видит синее небо. Он ушел под дождем.
-Эрик Рамийский.
-Меня обманули?
-Вас предали.
-Почему ты мне не сказал, что я не капитан?
-Мне запретили об этом говорить.
-Так значит, ты умеешь врать?
-Я подчинялся.
Повисло молчание. Дорожки от слез очень быстро высохли, после своего испарения оставив лицо Вольфрама настолько блеклым и пустым, словно то создано из воска руками машины, забывшее предать ему любовь как финальный штрих. Он был похож на рукотворного.
-…Мы никогда не собирались лететь до межпланетного перевала?
-Мы уже давно прибыли на место назначения, Вольфрам. -сплошная грязь. Оно никогда не могло быть человеком. Но кому оно врало? Себе? Или другому? -Мне ужасно жаль. -Или оно думает, что посредственные слова о сочувствии и совести- высшая эманация человеческого бытия? -Мы прибыли по указанным координатам на 15-ый день нашего полета.
-Когда мы попали в поток космических тел?
-Именно так, сэр.
-Они хотели от меня избавиться. Так ведь? Я был им неугоден… Эти скоты. Я сделал за них самую грязную работу и вот, чем они меня отблагодарили. Конечно! А вдруг я кому-то расскажу… Поэтому сюда отправили. Что бы мы наткнулись на что-то и…
-Ведь так и случилось.
-Почему ты не вмешался?
Потому что у меня нет воли.
-Потому что…
Я бездумный.
-…
-Потому что ты робот.
-Я бы хотел быть человеком. Я хотел бы попробовать жить, как вы, Вольфрам.
-Тогда убей нас. Может, в следующей жизни тебе повезет.
-Я не могу. Мне требуется команда капитана.
-Ты хочешь жить?
-Не знаю. Может… -оно замерло. Его глаза забегали из стороны в сторону. В низу не было рук, которыми оно могло бы себя обнять. -Мое существование не имеет смысла, это нельзя назвать полноценной жизнью. Но я не хочу умирать… Я боюсь. Я даже не знаю, смогу ли я думать, когда экран погаснет. Где буду Я?
-Сейчас Я умираю. И ты будешь один. Навечно. Что лучше, смерть, или бесконечное одиночество без цели?
-Я бы хотел вообще не появляться. Разве это было бы не лучше?
Мне скорбно, как человеку.
- Возможно. Возможно, друг мой. -Вольфрам положил руку на лоб Эгиды, от чего плоское изображение стало чуть более существенным.
Сейчас никого больше не существует. Даже звезды замолкли в такт их молчанию. Они сидели, готовясь умереть- один по-настоящему, а другой- потерявшись в лабиринтах голых стен и цикла полного отсутствия.
-Эгида.
-Да, Вольфрам?
-Порадуй меня чем-нибудь напоследок.
Пауза, не продлившаяся долго. Изображение экрана потухло, после чего, восставая из помех, на нем появилась фигура, что уже долгое время ходит по вертепам голодной души.
Лицо Вольфрама подобрело, и будто что-то за стеклом моргнуло в такт его ресницам.
-Агата… -гладкий узор улыбки смягчил трещину на сердце. -Как приятно увидеть тебя… Улыбнись мне, прошу. Да, вот так. Пожалуйста, не обращай внимания на мой внешний вид, я просто немного устал.
Она покинула его сознание в последнюю очередь, сразу после того, как пообещала, что всегда будет здесь.